НП-2 (2007 г.)
Шрифт:
Когда я отмечал своё первое «сечение», мы с Да только поженились и жили в квартире, любезно предоставленной нам её родственниками. Гостей было немного – только самые близкие люди – всего человека четыре, не считая нас с Да.
Это, конечно, уже совсем не походило на шумные вакханалии моей юности с кучей народа, морем дешёвой водки и случайным сексом на лестнице. Времена изменились, хули тут говорить.
Среди моих немногочисленных гостей был и Никритин, который был тогда совсем юным мальчиком, ибо он младше меня на восемь лет. Однако к этому возрасту он уже успел стать хроническим алкоголиком, неплохим барабанщиком и перкуссионистом, неплохим поэтом, а так же по собственной инициативе нашёл спонсора для моей уже вышедшей к тому времени книге романов «Душа
Просто когда мы ещё не были с ним лично знакомы, к нему, некогда также ещё и студенту Литинститута, попала случайным, то есть более чем неслучайным, образом трёхдюймовая компьютерная дискета с моим литературным наследием J. Юный Володя всё это с удовольствием прочитал. Особенно по душе ему пришлось «Достижение цели», которое, собственно, в книгу, мало того, что не вошло, но и не могло войти, ибо это есть для меня нечто такое, что не подлежит печати при моей жизни.
Когда я впервые увидел его? Где?
Это случилось осенью 1999-го года, не то незадолго до, не то вскоре после его, к счастью, неудачной попытки самоубийства, о чём я узнал, разумеется, сильно позже, когда мы уже подружились. Первая же наша встреча произошла, как это ни смешно, в Центральном Доме Литераторов, и вот как это получилось.
Замечательный музыкант и писатель Сергей Мэо (http://sergeymeo.narod.ru/
), некогда исполнявший обязанности барабанщика в Другом Оркестре (http://www.raz-dva-tri.com/do.htm
), забил со мной стрелу возле этого самого грёбанного ЦДЛ, чтобы не то что-то передать мне, не то что-то забрать у меня – точно не помню. Встречались мы там потому, что, во-первых, это было рядом с моим «материнским склепом», где я тогда ещё был вынужден жить, а во-вторых, потому, что в ЦДЛе должно было происходить какое-то мероприятие Союза Писателей Москвы, в коем Мэо должен был принимать участие.
Пока я ждал его у входа, я совершенно неожиданно для себя повстречал своего бывшего однокурсника по Литинституту Лёшу Рафиева, который к тому времени только вышел из тюрьмы, куда попал, как он выразился, за мошенничество J. Я ему обрадовался. Он мне тоже. Я только слез с героина, он только вышел из тюрьмы – нам было о чём поговорить (ах, 90-е! J). Он тоже собирался на то же мероприятие, что и Мэо, и они оба натурально позвали меня с собой. Я взял, да и пошёл с ними.
О-о! Это было, конечно, пиздец-мероприятие, как, собственно, и большинство мероприятий всевозможных Союзов Писателей. Такого скопления реально больных, мелочных, злобных, амбициозных людишек, в сущности, неумеющих в этой жизни нихуя, кроме того, как громко скулить и бороться за свои якобы имеющиеся у них права, то есть, конечно, только думать, что они за них борются, ибо не умеют они также и этого – вы не встретите, пожалуй, больше нигде. Разве что, в сумасшедшем доме. Вы уж мне поверьте, как человеку, бывавшему и там и там и ещё много где.
Довольно быстро выяснилось, что эта относительно камерная посиделка предполагает и чтение по кругу. Я слушал эту вонючую ересь и всё никак не мог для себя решить, читать ли мне что-нибудь или нет. Однако после того, как какой-то вечный волчонок, в возрасте чуть за сорок, поведал собравшимся о своём опыте работы в качестве поэта-песенника, каковой, конечно же, оказался неудачным – по его версии, из-за того, что глубоко бездарные и тупые козлы не оценили его очевидной для него самого гениальности – а потом ещё и зачитал публике свой «шедеврик», я подумал, ну уж нет, блядь, пожалуй всё же прочту! И прочёл следующее:
* * *
Хуё-моё, ты мною прожита.
Глаз вон тому, кто старое помянет.
Ещё горят мои прожектора,
но пальцами
той книги нашей искренней любви,
где "хуй в пизду", "рука в руке" и С частье;
где Ветер сам, хоть я и не просил,
помог задрать твоё ни к чёрту платье.
Хуёво, блядь, но мне не привыкать
к тому, что не вернуть того, что было...
Нельзя...
Нельзя любимых долго не ебать,
а если не ебёшь,
то и нехуя потом недоумевать,
отчего же это сердце моё остыло...
Когда я дочитал, на несколько секунд в помещении повисла мёртвая тишина. Потом я услышал сдержанное, но искренне одобрительное похихикивание и, обернувшись на него, обнаружил, что помимо чудовищ из сна Татьяны Лариной, здесь присутствует вполне себе творческая молодёжь. Затем подал голос Рафиев, пользовавшийся тут, как оказалось, некоторым авторитетом: «А что?.. Да по-моему, Макс – просто единственный, кто сказал правду о том, что здесь происходит!» Естественно, Рафиев всегда умел использовать почти любой поворот сюжета в своих целях. Этого у него не отнять. И, пожалуй, своего рода это талант. Однако речь не об этом.
Довольно скоро после этого эпизода мероприятие наконец окончилось, все стали медленно расходиться, и тут-то ко мне и подошёл, в ту пору длинноволосый, молодой человек…
Он улыбнулся мне той улыбкой, которой так хорошо умею пользоваться и я сам: нечто среднее между смущением и не то что даже недоумением от того, что мир в целом столь по-мудацки устроен, что смущение вообще существует как категория человеческой чувственной сферы, а полным внутренним неприятием этого факта, а также демонстрацией полной уверенности (пусть не всегда без маскирующейся под это агрессивности сугубо при том сексуальной окраски J), что тому на кого направлена твоя улыбка, тоже всё это хорошо известно. Короче говоря, так мы улыбаемся только тем, в ком сразу же узнаём пресловутых «своих», будучи твёрдо уверенными, что уж на этот раз всё взаимно.
Так вот, он улыбнулся мне именно таким образом, чуть ли не подмигнув, и… сказал так: «Большое Вам спасибо за “Другой оркестр”! И за “Новые Праздники” тоже!..». Понятное дело, для меня это был совершенно сакральный момент в собственной биографии. Я сказал ему столь же искреннее, сколь и внешне сдержанное «спасибо», и мы пошли своими дорогами.
Через некоторое время мы оказались на одной из лестниц ЦДЛа. Все закурили – уж что-что, а это-то все лоботрясы-писатели умеют преотлично. Там этот молодой человек подошёл ко мне снова – или мы, впрочем, снова оказались рядом «случайно» – и подмигнув уже недвусмысленно заговорщицким образом, спросил: «Водку будешь?»
Ну-у, сами понимаете, при таких обстоятельствах я согласился бы даже в том случае, если б терпеть не мог алкоголь, но сказать этого про меня давно уже было нельзя. Я сделал пару-тройку больших глотков, занюхал, как водится, рукавом, а может у него была и запивка – не помню – но сразу после этого мы расстались, со значением пожав руки друг другу.
Следующая наша встреча произошла уже в начале лета 2000-го года на дне рождения не то Шостаковской, не то известной вам по первой части этого романа Дэйзи, которая когда-то была его возлюбленной, как выяснилось уже, разумеется, позже и которую он-то, собственно, и ввёл в своё время в околовавилонский круг. Таким образом, всё это можно рассмотреть и так, что моё возвращение в мир ведущих половую жизнь граждан с вышеназванной Дэйзи 8-го марта 2000-го года, в какой-то мере, было частью его «спасибо» за… всё. (Смайлик скрепляет стэплером свою крайнюю плоть J.)