Нравится всем - выживают единицы
Шрифт:
15.
Я даже боюсь говорить об этом, но ее привлекательность заключалась в том, что на ней не было никакого платья. Она обычно носила брюки или джинсы, которые так безостановочно определяли ход ее бедер и плоскость живота, что я не переставал говорить ей:
– Марина, в твоем туалете чего-то недостает, тебе не кажется?
– И все это в какой-то парализованной манере, со сведенными ногами и свернутой набок головой.
– Тебе, наверное, просто кажется, что я не одела чего-то?
– спрашивает она.
– Нет, я именно говорю о том, что уже все есть. Но лишней детали здесь было
– Ничего страшного, - неопределенно замечает она.
– Как это "ничего страшного"?
– восклицаю и беру ее больно за запястье.
– Я же вижу, что здесь чего-то нет. Не буду же я тебе врать. Я хочу, чтобы у нас была хоть какая-то взаимность в этом вопросе. Я не требую, чтобы ты накинула плащ или примерила юбку подлиннее. Кстати, она бы тебе пошла. И тут я остановился, потому что Марина уже пару секунд интенсивно смотрела совсем в другую сторону - туда, где без толку слонялись молодые люди.
– Марина, куда ты смотришь?
– внимательно спросил я.
– Что?
– рассеяно переспросила она.
– Ах, да. Платье, длинная юбка. Я сосредоточился и подумал про себя: "Ничего, что она такая рассеянная. Главное, что у нее все-таки положительный характер. И она запросто завтра сделает мне какую-нибудь услугу. Просто за так. Она добрая". Больше я ничего не буду говорить по этому поводу.
16.
Слитный облик. Нельзя поверить, что оно (лицо) одно. Я и не верю, собственно. Приди приходя. Что я ей сделал? Что она мне сделала? Хорошо бы еще, если я был бы ко всему этому равнодушен. А я ужасно неравнодушен. Почти застенчив. Она что-нибудь обо мне знает? Пожалуй, слишком поверхностно. Глубоко знать не надо. Никого. Однако, если внимательно посмотреть на этот вопрос, то ее напутственность мне даже импонирует. Ведь она готова к простому взаимодействию? Да, не без этого. То есть в иной момент я даже могу на нее рассчитывать? Да. Чуть-чуть маразма и валяйте. Вот. А ты говоришь многолика... Сразу многое вспоминается. Сразу. Прежде, чем начнешь простой человеческий разговор. Хотя с такими людьми ничего человеческого не получается.
17.
Леша Лацман, по кличке "И-а", сидел спиной к отсутствующим в своем летнем костюме и перебирал у себя в столе какие-то бумажки. Я подошел и осторожно до него дотронулся. Он вздрогнул и как-то из-под низа повернулся ко мне, показывая свои невидящие глаза, то есть он все-таки что-то видел, но у него было, по-моему, процентов 10 от нормального зрения.
– Ты пришел?
– спросил он своим сухим голосом.
– Да, явился.
– Садись, пока я копаюсь.
– Что-нибудь потерял?
– Кремень. Был где-то тут.
– Он поднес почти к самым глазам обломок грифеля и протянул его мне.
– Посмотри, это не он?
– Это грифель.
– А, черт.
– Тебе для зажигалки?
– Ага.
– Наплюй, я тебе спички дам.
– Да не надо, я только что зажигалку заправил.
– Давай, я тебе помогу.
– Давай, а то я не хера не вижу. Я заглянул в ящик стола и увидел, сколько там всякого хлама.
– У тебя, что здесь - мусорный ящик?
– спросил я.
– Ага, - радостно закивал Лацман.
– Ты не знаешь, кремень магнитом
– По-моему, нет.
– Тогда скажи мне, можно что-нибудь вместо кремня вставить?
– Если только палец, - ответил я.
– Жалко. Лацман задумался.
– Знаешь, хрен с ним с кремнем.
– Уверен?
– Абсолютно. Похоже, он снова прозрел.
18.
Почему-то и она тоже сидела передо мной нога на ногу. И в этой посадке, возможно заимствованной у раскрепощенных богемных русалок, была нарочитая, вызывающая независимость. Но я не хотел, чтоб эта манера, превратила нашу беседу в дистанционную перекличку, я хотел подвинуться к ней поближе, заглянуть ей в глаза, провести рукой по колену. Но сразу этого сделать было нельзя. Поэтому я начал издалека, с озабоченной, невнятной физиономией и невозмутимостью в голосе:
– Марина! На меня смотрят как на человека готового и склонного настраивать кого-нибудь в свою пользу, переубеждать и вообще навязывать что-то негодное и даже, если я этого не могу пропустить мимо себя, доводить до истерики. Все это неправда. Я даже удивляюсь, как люди могут вообще такое думать. Но есть в этом и доля правды, ведь истерика, к примеру, свойство совершенно определенных людей. И говори им хоть что угодно или молчи на том же самом месте - они все равно заведутся, будь я даже безобидным как этот стол. Она располагающе улыбнулась.
– Нет. Я так не думаю. И вообще ничего подобного о тебе не слышала.
– Замечательно!
– воскликнул я и вскочил со стула.
– Замечательно. Я не кажусь тебе страшным и это нормально меня организует.
– Во всяком случае, я не собираюсь таиться, - проговорила она грудным голосом. Я в подтверждение покивал ей, прикрывая глаза, и, облокотясь на книжный шкаф, проговорил, как бы между прочим:
– А вот это все твое. Она мягко поднялась и подошла к тому месту, на которое я неопределенно указывал. Она оглядела ярусы книжного шкафа сверху до низу и обратилась ко мне:
– Я собственно и зашла за этим.
19.
Без лишнего не может быть и нужного. Восемь светофоров из последних сил сигналили о приближении этого незримого Лишнего. Я стоял, глядя в окно, и ждал его появления. Должно быть, ему надлежало появиться в один из тех моментов, когда линия огней сомкнется у меня на глазах, и я в этом пунктире обнаружу навязчивый образ огненного круга. Я переместил свое тело на 10 см. вправо и среди больших и малых наслоений наткнулся на острый угол - обычный письменный стол, на поверхности которого я обычно развертываю свои скольжения, на гладкой, как стекло, поверхности. Я отвожу назад торс и голову и вдруг слышу в неизреченном эфире десятка два сбивающихся голосов.
– Полейте на меня, я самая красивая, - говорит один голос, и я наклоняюсь в его сторону.
– Примите вправо, я испражняюсь!
– кричит другой.
– Отрепетируйте, пожалуйста, это место, - скользит третий, и я понимаю, что попал в умопомрачительный хаотический бардак. Мне на голову натягивают полиэтиленовый мешок, и я об?являю:
– Примите меня, как слово. И тогда все они становятся тише. Я с удовольствием замечаю этот момент, потому что во всем однообразии всегда найдется одна одухотворенная фраза.