Ну, ты, Генка, и попал... Том I
Шрифт:
Вот, ещё одна беда… Говорю я, видите, не так! Ну, я бы поспорил, только вряд ли победа будет за мной. Да, увлекаясь стариной, я изучал древнерусский язык, даже частично старославянский. Но я же не учился специально говору древнерусскому, не было такой задачи. Для меня важнее было освоить перевод. Однако сейчас надо как-то пояснить дворовым, почему мой говор отличается от привычного их слуху…
— Ничего смешного в том не вижу. Господа местные всю жизнь прожили в деревнях безвылазно, даже книг особо не читали. А я большую часть жизни заграницей прожил, среди людей культурных да образованных.
Та понимающе кивнула, удовлетворившись моим пояснением. Потом, повернувшись на пятках, неторопливо и с достоинством (если такое возможно в её-то положении прислуги) решила-таки выполнить моё приказание. Уходя, девка гордо зыркнула в сторону лакея. Тот уже успел взять себя в руки и снова напустил на морду лица непробиваемое выражение каменной отрешённости.
После завтрака я обратился к даме, всё ещё стоявшей около стола:
— Вы что-то хотели мне сказать, любезная?
Та вздрогнула, словно не ожидая услышать от меня этих слов. Затем стала осторожно говорить, тщательно подбирая выражения:
— Простите великодушно, Григорий Владимирович, но я… Да, я имею к вам некоторую просьбу. Раньше, при господине Плещееве, я выполняла в доме… в общем, я была гувернанткой двум его сыновьям. Но, уезжая, он не дал мне никаких указаний следовать за ними. Я спрашивала, но он только махнул рукой: «Как сама знаешь!» А я… куда мне теперь? Наверное, вы должны распорядиться на мой счёт. Я же… ваша крепостная, хоть и образованная.
Слово «крепостная» далось девушке с трудом, как будто бы она не привыкла к этому своему положению. Может быть, у неё есть какая-то тайна в биографии? Я видел кино, вроде бы «Петербургские тайны», где незаконнорожденная дочь помещика, по документам крепостная, получила прекрасное образование благодаря заботе отца, но после его смерти перешла к другому уже в качестве той самой крепостной. Ну, может, я что-то путаю — тогда не так внимательно смотрел, как надо бы было. Но смысл этой ситуации уловил.
Я задумчиво смотрел на неё. Тётка эта мне определённо нравилась: этакая «железная леди». Очень смущало то, что она крепостная. Ну и ладно: лучше будет стараться. А я чуть позже найду ей применение. Я уже даже почти придумал, как можно использовать эту домашнюю училку.
— Как тебя величать-то, милая? — так, вроде бы, добрые помещики разговаривали со своими подчинёнными.
Дама, судя по выражению её лица, даже обрадовалась, что я не прогнал её сразу же прочь:
— Глафирой меня кличут, ваше сиятельство.
— Так вот, Глаша, пока для тебя работы у меня нет. Пока! Но очень скоро будет, и много. Так что можешь отдохнуть немного, а потом я тебе объясню, чем ты дальше будешь заниматься.
— А мне столоваться где прикажете — на кухне?
Видимо, это тоже для всех окружающих очень важно. И да, она же весь завтрак простояла около стола, видимо, ожидая, что я позволю ей сесть и разделить трапезу со мной. Наверное, гувернантки едят рядом с детьми за общим столом… Или как? Не помню точно, блин!
— Сейчас иди на кухню. Скажи, пусть тебя там кормят наравне со всеми. А чуть позже я решу, что с тобой делать.
Дама обрадовалась и, сделав поспешно реверанс, побежала «столоваться». Проголодалась.
До обеда я просмотрел почту. Действительно, помещик Селезнёв и вдовствующая графиня Волконская выразили желание навестить меня в моём доме, а дворянин Ивановский приглашает меня на охоту в ближайшее воскресенье. Я захотел тут же отписаться на все послания, отговорившись плохим самочувствием после ранения — не было пока желания знакомиться с этой сельской знатью. А если уж совсем честно — я натурально боялся всех этих встреч. Но, понимая, что не смогу справиться самостоятельно с написанием писем, позвал к себе в кабинет Глафиру.
Реакция девушки меня успокоила и вселила надежду, что всё будет хорошо. Глафира эта мне определённо нравилась всё больше и больше: минимум ненужных вопросов, спокойна, рассудительна, исполнительна, доброжелательна.
— Глаша, надо бы письма ответные написать, а меня что-то слабость одолела… Будь добра, отпиши им всем, что я рад их вниманию, но в связи с плохим самочувствием не имею возможности принять их у себя, а также навестить их.
Глафира молча кивнула, уселась за секретер и стала писать, аккуратно выводя красивые буквы с вензелями. Иногда она на минуту задумывалась, видимо, подбирая нужные слова, потом, кивнув сама своим мыслям, снова приступала к выписыванию закорючек и завиточков.
Понаблюдав за процессом минут пять, я понял, что на всё это у училки уйдёт не меньше часа или даже двух, поэтому решил заняться чем-то более важным, нежели пустое наблюдение.
Сначала я пошарил по ящикам письменного стола. Жаль, бывший хозяин практически всё забрал, оставив лишь самое ненужное. Но мне всё-таки удалось отыскать стопку старых газет — пресса хранилась бережно, аккуратно сложенная. Плещеев, видимо, просто забыл забрать газеты впопыхах, так торопился смыться.
Завалившись на заправленную кровать (мне можно, я пока всё-таки числюсь больным), стал просматривать СМИ. Интересное чтиво, надо вам сказать! Одни только объявления чего стоят. Наряду с продажами домов и скотины имеются такие, в которых выставлены мужики холостые и женатые вместе с бабами и детьми, а то и поврозь. Тут так и значилось: «поштучно». Офигеть! Ну да, знал я об этом и раньше. Но знать — одно, а видеть собственными глазами — совсем другое.
Странно, закон о запрете продаж крепостных отдельно от семьи и без земли, уже был выпущен в конце семнадцатого века. Но, похоже, скрытые сделки-таки имели место быть. Всё по пословице «До Бога высоко, а до царя далеко». Крестьяне как продавались, так и продолжают продаваться, и вместе, и поврозь.
А одна объява меня так просто заставила вскочить с места и нарезать по комнате пару кругов в возмущении. Если заменить «яти» на привычную нам «е», текст гласил: