Нукер Тамерлана
Шрифт:
– Сыновья ослицы! Вам надлежит хранить мой покой, а не тревожить мое уединение своими ничтожными взглядами. Я вам дозволил играть в кости, так вам этого мало? Того и гляди вздумаете меня в спину пихать! Сказать десятнику, чтобы вбил вам ума палками? Пошли прочь!
Пригнув бритые головы к земле и подхватив шлемы, солдаты поспешно отползали на карачках.
– Довольно, – сказал Дмитрий, когда воины убрались метров на десять дальше, чем сидели раньше. – Там и сидите. И не смейте меня тревожить.
Он повернулся лицом к ручью и немного посидел над водой, не двигаясь,
– Ну что? Продолжим изыскания? – вслух спросил он себя.
Но азарт пропал. Дмитрий посмотрел на заводь, которая стала на несколько сантиметров глубже. Ладно, решил он, еще десяток горстей гальки – и хватит. До центра Земли добираться не стоит. И неясно ведь, что нашел – действительно драгоценные камни, вымытые ручьем из породы, или простые минералы, не имеющие никакой ценности. Горный хрусталь, например, тоже прозрачен и не всегда бесцветен. Шестая горсть была с добычей.
– Оп-па… – произнес Дмитрий, чувствуя, что расплывается в довольной ухмылке. – Ну, если ты не драгоценность, то я – папа римский.
Очередной камень был ярко-василькового цвета. Крупный: в длину сантиметра четыре, толщиной с палец.
Когда Дмитрий добрался до глинистого дна, в его поясном платке лежали целых четырнадцать самоцветов. К васильковому, самому крупному из найденных, прибавился еще один синий, два фиолетовых и два прозрачных бледно-желтых.
– Клондайк… – усмехнулся он, следя, как течение ручья уносит взбаламученную им глинистую муть. – Ну, хватит…
На самом деле его так и подмывало продолжить поиски, но он сдержался. И впрямь хватит. Увлекся, как мальчишка. Что ему весь день бродить по ручью, отыскивая цветные прозрачные камешки? Поиграл – и будет.
– Все! – сказал он и решительным движением предплечья, как ножом бульдозера, смахнул груду обсохшей на солнце гальки в заводь. – Лежи, как лежала…
Дмитрий не только побросал в воду весь галечник, до последнего камешка, но и выровнял его на дне.
– Вот так, – удовлетворенно отметил он. – Как и было.
“Пора возвращаться”, – решил он и подхватил с травы одежду и оружие.
Под мышкой на чекмене имелся потайной карманчик, где Дмитрий хранил золотую пайцзу Тимура и с десяток монет в золоте и серебре – на всякий пожарный случай. Теперь он спрятал туда же все найденные в ручье самоцветы. Стало не очень удобно двигать правой рукой. Тогда Дмитрий оставил в потайном кармане только синие и фиолетовые, а желтые и зеленые увязал в поясной платок.
– Пока, Клондайк, – попрощался он с ручьем. – Давай постарайся намыть еще камешков – может, я к тебе снова наведаюсь. Хотя вряд ли… Так что не пока, а прощай.
Ручеек невозмутимо журчал. Дмитрий усмехнулся и покачал головой. Сунув два пальца в рот,
– Коня! – гаркнул Дмитрий. – Живо!!
Нагоняя ушедший вперед обоз, они наткнулись на семью беженцев. Жители какой-то разоренной деревни покинули разрушенный дом и спасались бегством. Им бы драпать со всех ног – оборванному тощему крестьянину, его жене и ребенку, ан нет – спрятались в кустах и затаились. То ли посчитали, что их не заметили, то ли от страху ноги отнялись.
Солдаты со смехом и улюлюканьем закружились вокруг кустарника, где пытались найти убежище несчастные. Те поняли, что не скрыться, и покорились судьбе. Худой, как палка, смуглый до черноты, невысокий мужичонка в драных штанах и грязной залатанной рубахе навыпуск выбрался первым, низко опустив голову в бесформенном колпаке, натянутом до самых бровей. За спиной у него висел серый узел котомки. Следом вышла женщина – такая же тощая, в платье, больше похожем на мешок. Босая. Длинные спутанные волосы, похоже, никогда не знали гребня. Дмитрий ошибся: ребенок был не один. Кроме пацаненка лет восьми-девяти, который цеплялся за материнский подол, женщина несла на руках грудничка.
Один из воинов со смехом подъехал на коне к мужику, сорвал с его спины котомку и вывернул ее, выбросив на землю скудные пожитки. Ничего, кроме тряпок, небольшого котелка и мотыги без рукояти, там не было.
Мужик пустым взглядом таращился на солдата, безвольно опустив руки. Его жена сухими, без слез, глазами уставилась на перевернувшийся вверх дном котел, словно в нем было их спасение. Сын вцепился в платье матери обеими руками, спрятав лицо в подоле. Она механическими, как у автомата, движениями гладила его по голове. Младенец на руках женщины крепко спал, сморщив маленькое безбровое личико.
А Дмитрий вдруг впал в ступор. “Сейчас их убьют, – подумал он. – Остановить. Приказать, чтобы оставили их в покое. Пусть убираются…” Но он молчал. Не мог раскрыть рта.
Меч солдата с шелестом вылетел из ножен и сверкнул на солнце.
Тело крестьянина неловко, боком повалилось на траву. Задергало босыми пятками, забило руками. Кровь толчками выплескивалась из разрубленной шеи. Голова откатилась к ногам женщины. Она смотрела на голову мужа безумным взглядом. Даже не закричала. Стояла, как бесчувственная механическая кукла, лишь тонкая рука, словно заведенная, гладила волосы сына – туда-сюда, туда-сюда…
Дмитрий пытался разжать губы. Они не повиновались.
Воин отодрал мальчишку от матери и отшвырнул его в сторону. Снова блеснула сталь.
Солдат ударил женщину по плечу, развалив ее чуть ли не до пояса. И не только ее. Заодно развалил и младенца.
Легкий поворот шеи потребовал от Дмитрия неимоверных усилий. Он взглянул на единственного пока оставшегося в живых пацана. Мальчишка стоял на четвереньках, раскрыв рот и выпучив полные ужаса глазенки.
Другой воин подъехал к нему, наклонился с седла и поднял мальчишку за шиворот, как котенка. И полез пальцем ему в рот – проверять зубы.