Нулевой пациент
Шрифт:
Вспоминал он изредка и Наталью Павловну. Причем всегда, когда Питер вспоминал о той мимолетной встрече в банно-процедурном комплексе в Красногорске и о разговоре с капитаншей, он непроизвольно внутренне улыбался и на сердце теплело. Но вскоре перед глазами вставал нынешний быт и плыли картины минувших дней, с того самого часа, когда он попал в плен в последние дни войны. Об этих днях все в бараках рассуждали много, часто и долго. Не перегорело еще.
Наталья Павловна редко появлялась на людях, почти не выходила из комендатуры или своего хозблока, но один раз издалека он её увидел. Кажется, и она его тоже. Даже
А тут еще встревает и Рёске со «своей правдой». Вернее, с ненавистью. Брызжет слюной, грозит кому-то кулаком, размахивает им перед носом то у одного, то у другого. Того и гляди вцепится кому-то в горло. Однажды между ними произошел следующий неприятный инцидент. Некрасивый и глупый. Прямо боестолкновение, как на фронте. А на «линии разграничения огня» в тот раз оказались Рихард Кох и Ганс Шнитке.
Дело происходило за ужином в бараке-столовой. Шел пятый день их пребывания в филиале лагеря в Москве. Они только что вернулись со стадиона «Динамо», успели ополоснуться холодной водой и расселись за импровизированными столами из струганных досок. Каша в алюминиевых мисках, хлеб, кусочки масла и даже тонко нарезанная колбаса уже были приготовлены. Стоун немного задержался у входа, а когда сел на свободное место – напротив Рёске, вдруг с удивлением обнаружил, что его миска пуста. Более того, не было также его пайки хлеба, масла и колбасы. Опять толстяк запустил лапу?
– Что происходит? – Спросил Питер, обращаясь к соседям – Коху и Шнитке.
Обер-лейтенант лишь пожал плечами. Унтер-офицер молча указал взглядом в сторону майора-артиллериста. А тот усиленно и невозмутимо жевал. Быстро поглощал вторую порцию перловой каши и закусывал двойным бутербродом.
– Помедленней, Рёске, помедленней, – посоветовал Стоун. – Не спешите, а то подавитесь. Помните, что желудочный сок выделяется постепенно, с правильным приемом пищи. Глотать нужно медленно, размеренно, в противном случае недалеко и до запора прямой кишки.
– Поговори у меня! – огрызнулся Рёске. Он встал и принял угрожающую позу.
Питер взял кружку теплого чая, конечно же, без сахара – толстяк умыкнул и его – и начал прихлёбывать.
– Вы, майор, похоже, пренебрегли моим предупреждением, когда в первый раз стащили у меня хлеб и масло? Пеняйте на себя.
– А что будет? Рёске сжал кулаки.
– Узнаете.
– И знать не хочу. Ты у меня тут с голоду сдохнешь. Английская…
– Не продолжайте! – Остановил его спокойно Стоун и поднял вверх правую руку. – Насчет вашего любимого животноводства мы уже всё слышали.
– …Свинья! – закончил, тем не менее, Рёске.
Питер выплеснул содержимое своей кружки ему в лицо и другой рукой изо всей силы нанес удар в челюсть.
Реске с грохотом упал на спину, опрокидывая посуду. Сначала Кох и Шнитке, а потом другие заключенные встали, подбежали на шум конвоиры.
– И чтобы больше ничего подобного не было! –
Это происшествие оставило неприятный осадок в душе Стоуна, однако пошло на пользу. Во-первых, к собственному обретению уверенности внутри себя, а во-вторых, воровство его пайки со стороны Рёске прекратилось. Да и досталось майору-толстяку по полной программе: хук справа у английского капитана был поставлен профессионально. Но злоба на Стоуна у Рёске затаилась еще больше.
Другой инцидент был связан с сержантом из администрации лагеря. И закончился он гораздо более мирно. Случилось это по причине плохого инвентаря, на почве которого и вышел маленький забавный скандал. В тот день Стоун оставался в лагере и вместе с другими военнопленными расчищал территорию, освобождал её от камня, кирпича и другого строительного мусора. Работа муторная. Затем закладывали фундамент будущего дома по соседству. Таскали носилки с цементом, опоражнивали их в котлован, обливались потом. Копали, рыли новые ямы.
После работы пришло время сдавать рабочие инструменты и Стоун оказался со всеми у хозблока. Перед ним приемщик отказался принимать поломанную лопату у молодого военнопленного и расписываться за нее в журнале учета.
– Ты поломал черенок специально, я не приму лопату, – сказал приемщик.
– Я не ломал, я работал, она поломалась только-что, в самом конце.
– Это не имеет значения, когда, но ты ее поломал, и я не приму.
– Что мне делать? – Арестант был в замешательстве.
– Скажи еще, что она была такой с самого начала.
Так продолжалось более минуты, напряжение росло. Все молчали.
– Забирай лопату и уходи, а мне принеси исправную. И еще, я напишу рапорт, что ты ее нарочно сломал. Следующий…
В разговор вмешался Питер Стоун:
– Вы не видите, что рукоятка гнилая?
– Ты не вмешивайся, подойдет твоя очередь и отвечай за себя.
– Моя очередь подошла, и это очевидно, что рабочие инструменты изнашиваются и ломаются. Лопата не на полке лежала и не на пляже загорала, она работала.
– Так не бывает, инструмент не должен ломаться, это саботаж…
– Вы не видите явного, черенок прогнил и потому лопата поломалась. Стоун указал молодому сержанту на рукоятку.
– Вы все в сговоре. Лопат на вас не хватает! Если я каждый день стану выдавать каждому из вас по новому инструменту, вся система остановится!
– Ничего с ней не сделается, с вашей системой.
– Кончай базар, дождешься на свою шею карцера!
– Что для вас лучше: посадить невиновного в темный карцер и потерять на несколько дней хорошего работника, или поставить подпись в журнале на списанный по негодности инструмент?
– Разговорчики! Еще слово и будешь наказан! Лишишься пайки на три дня. – Приемщик стал понимать, что не прав и искал достойного выхода из ситуации, в которую сам себя загнал.
Разговор из серьезного стал переходить в потешную колею. Но тут дверь хозблока открылась и на пороге появилась Наталья Павловна. Наверное, стояла у окна и всё слышала.
– Михаил! – сказала капитанша. – Спиши сломанную лопату в утиль, а завтра утром выдай мистеру Стоуну новую.
– Слушаюсь! – недовольным тоном отозвался представитель младшего командного состава. И тихо добавил: – Но это не ему. Но капитанша этого не услышала.