Нур-ад-Дин и Мариам
Шрифт:
– О Нур-ад-Дин, мне не хочется верить своим ушам, но… Неужели ты говоришь обо мне?
– Увы, добрая Амаль, я говорю о тебе… разве достойно уважающей себя девушки столь унизиться, чтобы просить об уроке мужчину, причем мужчину малознакомого, жениха другой девушки?
– Но мне казалось, что тогда, у Мариам, ты меня понял… Ты… Ты ответил на мои чувства…
Амаль лепетала еще что-то, с каждой секундой падая все ниже в глазах Нур-ад-Дина.
– Аллах всемилостивый, девушка! Что ты такое говоришь? Какие чувства?
– Мне показалось, что ты воспылал ко мне
Увы, грезы Амаль давно уже стали для нее куда большей реальностью, чем сама жизнь. И теперь, в миг, когда действительность в пух и прах разбивала ее придуманный рай, девушка выглядела еще глупее, чем была на самом деле.
Нур-ад-Дин, и без того настроенный весьма неласково, теперь был просто полон отвращения к Амаль. Причем настолько, что позволил себе слова, каких воспитанный юноша вовсе не должен говорить девушке, тем более в него влюбленной.
– Я? Воспылал чувствами? И к кому – к тебе? К глупой курице, к тому же павшей столь низко, чтобы пытаться увести чужого жениха? Неужели я похож на подобного безумца? Ведь воспылать чувствами к такой может лишь мужчина, который готов пойти на казнь! Любой непременно сбежит, едва только попытается с тобой заговорить! Воспылал чувствами! О Аллах всемогущий!
С каждым следующим словом Нур-ад-Дина Амаль все ниже опускала голову. Лицо ее горело, краска заливала шею. Слова эти, злые и, конечно, незаслуженные, как казалось девушке, впивались сотней отравленных кинжалов в самое ее сердце. О, какая же она была дура! Как она могла прельститься этим неумным, нечутким, злым и жестоким человеком! Где были ее глаза, как она могла принять этот холодный взгляд за взгляд влюбленного, это сухие слова за слова друга?
Нур-ад-Дин готов был продолжить, но Амаль вполне хватило услышанного. Она почувствовала, что с нее уже достаточно и грубостей и унижения. Не очень понимая, что творит, девушка вытащила из корзинки испачканное рукоделие и бросила его прямо в лицо Нур-ад-Дина.
От неожиданности тот захлебнулся собственными словами. И тогда Амаль закричала:
– Да как ты смел! Кто ты такой? Пустой тюрбан… Безмозглый осел… Ничтожество… Вот и оставайся с ней! Только ее ты и заслуживаешь!
И девушка со всех ног бросилась к калитке своего дома. Слезы душили ее. О, какое счастье, что она не ведала, какую беду могла бы наслать на любого, кто просто косо на нее посмотрит! До этого урока в волшебной книге она еще не добралась.
И уже за одно это Нур-ад-Дину стоило бы ежедневно, да что там, ежечасно благодарить Аллаха всесильного и всемилостивого!
Последние же слова Амаль стали для души юноши настоящим откровением. Он выпрямился, отряхнул одеяние и проговорил:
– Да, дурочка, ты стократно права! Я только ее, моей прекрасной Мариам, и заслуживаю. Более того, только о ней я и мечтаю. Но вот согласится ли она меня увидеть вновь?
Макама шестнадцатая
Увы, никто не знал ответа на этот вопрос, даже сама Мариам. К счастью, сейчас она не задумывалась об этом. Более того, сейчас ее мысли были более
Ибо сейчас она выслушивала многословные сетования отца. Правильнее было бы назвать это не сетованиями, а причитаниями, ибо каждую фразу почтенный Нур-ад-Дин заканчивал одинаково: «А я, безмозглый осел, вылил на нее целое ведро воды». Хотя следует признать, что в изобретении брани в свой адрес достойный купец был более чем щедр.
Когда отец попытался в четвертый раз рассказать Мариам, как ему привиделся страшный черный столб дыма, валивший из двора почтенной кушачницы, и что он делал потом, девушка взмолилась:
– Отец, остановись. Я и так уже до самой смерти буду помнить, что ты схватил ведро, наполнил его водой и поспешил на пожар, при этом расплескав совсем немного влаги…
– Но ведь так оно и было, дочь моя!
– Запомнила я и слова, которыми встретила тебя добрая Мариам-ханым. И даже, о Аллах всесильный, я запомнила, какими яствами она потчевала своего спасителя. Ибо ты уже трижды повторил все, слово в слово…
– Доченька, ты даже представить не можешь, как я испугался!
– Ну отчего же не могу? Могу, конечно. Думаю, я бы тоже испугалась, если бы мне показалось, что с Нур-ад-Дином что-то случилось…
Мариам удалось скрыть от отца свою размолвку с любимым. И теперь ей приходилось громоздить полуправду на чистую ложь только для того, чтобы ни Нур-ад-Дин, ни Мариам-ханым не поняли, что у нее больше нет никакого жениха.
Почтенный отец девушки и впрямь ничего не понимал. Он был настолько поглощен своими переживаниями, что весь остальной мир мог и вовсе исчезнуть, но и тогда уважаемый купец не заметил бы ничего необыкновенного.
Вечер давно уже превратился в глухую ночь. Ушел отдыхать Нур-ад-Дин, все же успев в четвертый раз рассказать дочери о том, как он увидел черный дым и… Отправилась в свою комнату и Мариам, устав от этого рассказа, но в глубине души все же необыкновенно озадаченная тем, что же случилось с ее обычно столь рассудительным, даже суховатым отцом.
Собрались спать и Маймуна с Дахнашем. О, джиннии вовсе не обязательно было рассказывать мужу о своей проделке. Но она все же с удовольствием описывала и погрузившуюся в воспоминания Мариам, и выражение ее лица, когда целое ведро воды обрушилось на нее.
– И да отсохнет моя правая рука, Дахнаш, если эти двое не влюблены друг в друга!
– Малышка, – пророкотал ифрит, нежно прижимая к груди голову жены, – твоя рука, конечно, не отсохнет, ибо эти двое действительно полны друг к другу самых возвышенных и прекрасных чувств. Но, чтобы понять это, вовсе не обязательно надо было устраивать пожар…
– Да в том-то и дело, глупенький мой муж! Я же никакого пожара не устраивала. Мариам разводила огонь в печке, дымок поднимался к чистому небу… Я только позволила почтенному Нур-ад-Дину увидеть, какой густой и черный этот дым. Все остальное довершила воистину неуемная фантазия детей рода человеческого.