Нутро любого человека
Шрифт:
Баттерси. Жаркий, душный день. Вместе с Фрейей прослушал по радио выступление премьер-министра, объявившего, что отныне мы находимся в состоянии войны с Германией. [109] Стелла ползает по полу кухни, попискивая и повизгивая, что свидетельствует у нее о сильнейшем, почти непереносимом удовольствии. Я обнял Фрейю, поцеловал ее в лоб. Не вступай в армию, прошептала она, умоляю тебя. Тут я рассказал ей о предложении Флеминга, и мы помолились о том, чтобы оно осталось в силе.
109
1 сентября Гитлер вторгся в Польшу. Британия предъявила ему ультиматум, согласно которому немецкие
Позже я вышел один в наш садик, вгляделся в синее небо с несколькими плывущими по нему облаками. Влажно, тепло. Звонят церковные колокола. Я чувствую странное облегчение: как серьезно больной пациент, которому внезапно объявили диагноз: „Положение сложное, мистер Маунтстюарт, но отчаиваться не надо“. Подтверждение даже наихудшей новости странно прочищает мозги — по крайней мере, путь впереди становится ясным, и люди знают, что следует делать. И все же, стоя в этот теплый летний день посреди моего садика, я гадал, не кончится ли все тем, что трое Маунтстюартов канут в небытие, и чувствовал, как страх омывает меня, как ледяной водой.
Дневник времен Второй мировой войны
Верный своему слову, Ян Флеминг связался с Логаном Маунтстюартом в первую же неделю войны и предложил ему работу в Отделе морской разведки. Эта прославленная разведывательная служба располагалась в стоящем неподалеку от Малл здании Адмиралтейства, и возглавлялась, в 1939-м, адмиралом Джоном Годфри (Флеминг состоял у него в помощниках). Маунтстюарт получил чин лейтенанта (специальный отдел) Добровольческого резерва Военно-морских сил Великобритании. Собственно в ОМР, он был придан отделу пропаганды и контролировал разведданные, поступавшие из Испании и Португалии, от него требовалась также разработка мероприятий, которые позволили бы обеспечить нейтралитет этих стран. Поначалу, он занимался всего лишь попытками разместить антигерманские статьи (способные произвести впечатление на испанцев и португальцев) в сколь возможно большем числе печатных изданий. Маунтстюарт предложил также разбрасывать листовки в главных городах этих стран: Лиссабоне, Опорто, Барселоне и Мадриде. ОМР ему нравился: то было спокойное, отчасти разболтанное, но гордившееся своей эффективностью учреждение. К тому же, он полагал что ему очень идет синяя морская форма (сшитая на заказ у „Берна и Милнера“) с волнообразными золотыми нашивками на обшлагах.
Фрейя и Стелла поначалу перебрались в Чешир, к Девереллам, однако, поскольку ожидавшиеся массированные бомбардировки Лондона так и не воплотились в реальность, в начале 1940 года обе вернулись домой. Питер Скабиус вступил добровольцем во Вспомогательную пожарную бригаду. Бен Липинг в 1939-м покинул вместе с семьей Париж и открыл маленькую галерею (по-прежнему называвшуюся „Братья Липинг“) на Дюк-стрит, неподалеку от Сент-Джеймского дворца. Во время войны вести дневник государственным служащим и офицерам запрещалось. ЛМС, по-видимому, знал об этом, и потому повествование его зачастую надолго прерывалось, — пока с ним не происходило что-либо, представляющее подлинный интерес.
1940
Сегодня отнес фаустиновых Миро в галерею Бена и разложил их по полу его смотровой. Бен едва не упал — ему пришлось самым что ни на есть настоящим образом ухватиться за спинку кресла. „Ты хоть представляешь себе, что может означать такое собрание?“ — спросил он. Я объяснил странное происхождение этих картин. „Ладно, я полагаю, на девять десятых твое владение ими законно, — сказал Бен. — У тебя есть какие-нибудь соображения о том, кому они принадлежат?“. Я ответил, что происхождение картин покрыто тайной, однако ту часть их истории, которая известна мне, может подтвердить Эрнест Хемингуэй.
Бен, казалось, весь дрожал, так быстро работал его мозг. Он все повторял, что подобные вещи случаются в жизни торговца картинами только раз или два. Я сказал, что у меня туго с деньгами, а картины три года провалялись в моем чулане — надо же с ними что-то делать. В конечном счете, Бен предложил мне за них 300 фунтов, сказав, однако, что выручка от продажи самой большой картины целиком пойдет мне — он, правда, не может сказать, когда это произойдет: надо подождать, пока рынок придет в себя или пока подвернется настоящий покупатель либо покупатели. Он был почти бесконечно благодарен мне — не настолько, впрочем, чтобы проглядеть возможность хорошей сделки. Пауль Клее [110] , сказал
110
Клее умер 29 июня.
Завтракал в ресторане, расположенном неподалеку от Би-би-си — ливерная колбаса и салат. Уже начинает сказываться нормирование продуктов? Перед этим — беседа о Джойсе с Джеффри Григсоном — человеком колючим, дерганным, — впрочем, я так расхваливал „Горизонт“ [111] , что он отчасти смягчился.
Одним из наших новых коммандеров ОМР оказался Джеймс Вандерпол [112] , с которым я когда-то учился в школе. Все та же мощная, крепко сколоченная фигура, только теперь он обзавелся острой рыжей бородкой. Настоящая морская косточка и, по-моему, он испытывает неудобство, обнаружив меня среди своих подчиненных. Мы прогулялись с ним по Грин-Парку, повспоминали Абби. Он поделился со мной новостями о некоторых моих однокашниках, и я обнаружил, что утратил к ним какой бы то ни было интерес. Нынче вечером телефонный звонок от Дика Ходжа. Очень возбужден: записался в морскую пехоту. Я сказал, что служу в „Волнистом флоте“. И чем занимаешься? — спросил он. Сверхсекретно, ответил я. Как приятно с полной серьезностью произносить эти слова.
111
Недавно основанный Сирилом Коннолли журнал, в котором сотрудничал Григсон.
112
См. стр. 27.
Годфри и Флеминг вызвали меня с Вандерполом и спросили, знает ли кто-нибудь из нас Лиссабон. Я ответил — да, Вандерпол — нет. „Ну, хоть один знает, — сказал Годфри. — Как бы там ни было вам придется поехать туда“. Я поинтересовался — зачем. Там появился герцог Виндзорский, сказал Годфри, бежал из своего дома во Франции вследствие приближения немецких и итальянских частей, и за ним нужно присматривать. Но разве посольство этим заняться не может? — спросил Вандерпол (я почувствовал что никуда ему ехать не хочется). Посол, по-видимому, представляет собой комок нервов, а представитель МИ-6 — запойный пьяница, ненавидимый всем посольским персоналом. Положение Герцога крайне деликатно, продолжал Годфри: на родину ему вернуться нельзя (по семейным причинам), а рисковать тем, что он попадет в лапы нацистов, мы не можем. Я сказал: „Мы с ним однажды встречались — в 1934-м, в Биаррице“. Флеминг взглянул на Годфри так, точно пари у него выиграл. „Я же говорил вам, что Маунтстюарт — тот, кто нам нужен“, — сказал он.
Я вернулся домой, сообщить новость Фрейе. Сказал, что никакая опасность мне не угрожает, — и, поскольку это Лиссабон, у нее возражений не возникло. „Сходишь в наш ресторан?“ — спросила она. Я ответил, что выпью там целую бутылку вина — за нас обоих.
Лиссабон. Мы с Вандерполом вылетели из Пул-Харбор на принадлежащем Береговой охране гидроплане „Сандерлэнд“, полет прошел без осложнений. Лиссабон кажется переполненным беженцами — всей сволочью Европы, ищущей возможности выбраться из нее, ничем не рискуя. Впервые меня одолевает странное чувство, что Лиссабон и Португалия это самый краешек Старого Света. Здесь, на этой его оконечности, сгрудились перепуганные перекати-поле, высматривающие в огромном, сверкающем океане хоть какие-то признаки безопасности.
Мы доложились в посольстве, где нас холодно принял и скупо проинструктировал человек по фамилии Стопфорд — так называемый Финансовый атташе, а на деле, глава МИ-6 в Португалии. 19 июня, когда падение Франции стало уже неминуемым, Герцог с Герцогиней покинули свою виллу под Антибом и вместе со слугами и кое-какими людьми из консульства прибыли на автомобилях в Мадрид. Там их в течение девяти дней поили и кормили обедами, а после они отправились в Португалию. Живут в доме португальского миллионера по имени Рикардо Эспирито Санто — в Кашкайше, это около часа езды от города. „Не понимаю, почему ОМР считает, будто способен сделать что-то, на что не способны мы, — ядовито сказал Стопфорд. — У нас есть в доме свои люди, подходы к нему перекрыты португальской полицией. Герцог и пукнуть-то не сможет без того, чтобы мы не услышали“.