Нутро любого человека
Шрифт:
Как выяснилось, за носовым платком, и тут Бен, — глядевший в театральный бинокль, — прошептал: „Глазам не верю. Она расстегивает ему ширинку“.
Мы с Беном по очереди, пятисекундными урывками, наблюдали, как старательная Тесс окунает руку в ширинку Питера и извлекает оттуда его вялый, белесый пенис. Затем она обвязала свою добычу носовым платком и начала подбрасывать ее на ладони — вся процедура заняла секунд тридцать, не больше (Питер, зажмурившись, откинул назад голову). Когда все закончилось, лицо его выражало скорее изумление, чем восторг, затем — дело сделано — Тесс вручила ему платок, аккуратно сложенный в плотный, двухдюймовый квадратик, и Питер просто-напросто сунул его в карман своего плаща, не помедлив и не удостоив платок взглядом.
Мы ушли раньше их, пронизав сучковатый подлесок, а они между тем катались по плащу Питера, обжимаясь, целуясь и лаская друг дружку. И я, и Бен согласились с тем, что Скабиус — самый везучий сукин сын в нашей школе, не говоря уж обо всех Британских островах.
Позже. Во весь обед Питеру так и не удалось согнать с лица идиотскую улыбку. Он то и дело наклонялся к нам и шептал: „Она его трогала, правда, в руку брала“. Мы оба заплатили ему по причитающемуся победителю фунту, — что оставило меня до конца триместра на серьезной мели (придется занять у Бена). И тем не менее, мы с Беном решили продолжить наши испытания, не столько из энтузиазма, сколько для сохранения реноме. Тут не просто пари — во всей этой затее присутствует философическая непреложность и значительность. Когда мы покидали столовую, Питер сказал мне, что теперь он „определенно влюблен“ в Тесс. Даже мысль об этом представляется мне совершенно отвратительной.
Бен вернулся со встречи с Дойгом в Глимптоне раньше времени и сообщил, что Дойг его выставил. Я напомнил ему, что мы договорились пройти наши испытания до конца. „Но Питер уже победил, — устало сказал Бен. — Я просто не вижу смысла сидеть и слушать, как этот греховодник разглагольствует об ангелах и непорочном зачатии“.
По правде сказать, трудно с ним не согласиться. Оказывается, Бен раз за разом возвращал разговор к приносимому священником обету безбрачия и к сложностям, связанным с его выполнением. В конце концов, Дойг вышел из себя и велел ему удалиться, — а Бен стал протестовать, говоря, что раз уж он чувствует в себе истинное призвание к священническому служению, то, значит, имеет полное право выяснить все связанные с таковым „за“ и „против“. Дойг же, по словам Бена, впал в пугающее остервенение и практически вышвырнул его из двери.
Как бы там ни было, я сказал Бену, что намерен, будь что будет, держаться до последнего, и поскольку ему теперь заняться нечем, он мог бы помочь мне: до конца триместра осталось всего несколько недель, а я еще не попал в первый состав, и уж тем более не сыграл за него так хорошо, чтобы получить поощрительную награду. Бен ответил, что на его взгляд я просто-напросто рехнулся, однако, если мне угодно продолжать, я могу рассчитывать на его полную и безоговорочную поддержку.
После мессы я попытался ускользнуть из церкви незамеченным, однако на паперти дорогу мне преградил Дойг.
— Что происходит, Маунтстюарт, — с нескрываемым бешенством осведомился он, — с вами и вашим еврейским другом?
— Вы как-то не очень милосердны, отче, — ответил я.
— Какую игру вы затеяли, мальчишка?
— Никакой игры мы не затевали.
— Дерьмовый пустомеля!
— Липинг, — сказал я, — абсолютно искренен в своем
Ну, в общем, тут он полез в бутылку и пригрозил нажаловаться на меня Ящеру. Я же продолжал сохранять на физиономии выражение благочестивое и праведное. Когда я рассказал об этом Бену и Питеру, оба поздравили меня с очередным недопотрясающим достижением. Все мы сошлись в том, что разговор получился преуморительный.
После этой ссоры, пока мы ждали на остановке автобуса, который отвезет нас обратно в Абби, мимо нас прошел под ручку с молодой женщиной — очень красивой — Хоулден-Доз. Я поздоровался, он смерил меня обычным сардоническим взглядом, однако с возлюбленной своей не познакомил. Я смотрел им, продолжавшим воскресную прогулку, вслед и думал о том, как странно видеть Х-Д в обществе женщины; я, почему-то, всегда считал его совершенно бесполым.
Бен сказал, что тишком навел о Вандерполе кое-какие справки, выясняя, не существует ли возможности шантажировать его, однако, насколько способен судить Бен, человек он безгрешный и очевидной страсти ни к кому из наших шпингалетов не питает. Я поинтересовался, нельзя ли подсунуть ему юного Монтегю, но Бен с присущей ему мудростью высказался за осторожность — развращение малолетних, то да се. И тут меня осенила роскошная мысль — не шантаж, но подкуп. Я мог бы подкупить Вандерпола, чтобы тот притворился больным, тем самым открыв для меня путь в первый состав команды. Но сколько же денег понадобится, чтобы совратить безгрешного Вандерпола? Обязанности посредника я возложил на Бена.
Приятная новость в письме от мамы: Люси собирается присоединиться к нам в Австрии. Мама полагает, что мы могли бы потешить себя „горной прогулкой“. О чем это она?
Наконец-то. Меня ставят хукером в завтрашнем матче с „Уолкотт-Холл“ (у ффорда ссопли). Бен прощупал Вандерпола и выяснил, что тот не богат (отец его, оказывается, служит клерком в адвокатской конторе), и все-таки Бен считает, что соблазнить его может только чрезвычайно щедрая взятка. Насколько щедрая, спросил я? Пять гиней, сказал Бен. Катастрофа: даже втроем мы сможем осилить лишь треть этой суммы. Напишу отцу, спрошу, не даст ли он мне взаймы, — если, конечно, сумею придумать для этого убедительный и достойный предлог. Хотя нет, лучше обратиться к маме.
Как это ни удивительно, „Уолкотт-Холл“ мы победили — 64:0, своего рода школьный рекорд. Ряды их опустошила ветрянка, им пришлось набирать замену из числа негодных и немощных. В общем, это был веселый разгром, я и сам закатил бы гол, если бы трое-четверо игроков противника не свалили меня прямо у линии. Второй состав расхаживает по школе с довольством и важностью. ффорд уверяет, что к следующей субботе выздоровеет, но только дурак станет производить замены в победившей команде.
Люси написала мне, что приедет в Австрию при том условии, что наши „романтические фантазии“ будут сочтены отошедшими в прошлое. Я ответил ей неохотным, приятно меланхолическим согласием. Способный привести в исступление успех, которым Скабиус пользуется у фермерской дочки, сообщает мне мужество и отвагу. Люси будет моей.
С некоторым изумлением замечаю, что мысли мои все чаще и чаще обращаются к следующей субботе, и понимаю — я с нетерпением жду матча с Харроу, который состоится на их поле. Самое главное для меня — не утратить большевистского задора.