Нынче в порфире…
Шрифт:
— Далеко все-таки, метров семьдесят пять, да мы и не приглядывались,
— А потом свет выключили? — спросил я.
Этого они не видели. Они вообще перестали обращать внимание на «стоматоловый» дом.
Я потер свой небритый подбородок, тщетно пытаясь сделать какие-то выводы из услышанного.
— Мы подумали, а вдруг это важно,— сказал конторщик Калльвик.— В газете пишут, что Гильберта Лесслера застрелили без десяти девять, но свет-то зажегся спустя двадцать пять минут.
Я рассеянно кивнул и спросил у них адрес на случай, если полиция захочет потолковать с ними. Когда я записал адрес,
— Почему они не обратились прямо в полицию? — спросил я Аллана Андерссона.
— Плохо же ты знаешь презренную человеческую натуру,— медовым голосом проворковал он.— От полиции десяточку за информацию не получишь.— Он посерьезнел.— По-твоему, это важно?
— Не знаю,— честно ответил я.— Но факт есть факт: утром свет в гостиной был выключен.
Толстяк встал, подошел к письменному столу.
— Ну-ка, выкладывай все про свои опасные приключения, а заодно можешь побриться.
У Шлюза я вышел из переполненного трамвая и теперь шагал по мостовой к тротуару в толпе возвращающихся домой конторских служак, которые, словно лемминги, потоком текли к метро, направляясь в предместья. Часы в Старом городе только что пробили пять, и нескончаемые вереницы велосипедов и автомашин катили многополосными магистралями, разделялись, исчезали под серыми виадуками и опять выныривали на мягкий вечерний свет. Гигантская транспортная развязка напоминала кипящий ведьмин котел.
Там, где Катаринавеген, поворачивая, спускалась к Шлюзу, свежепросмоленная деревянная лестница в несколько маршей вела вверх по крутому откосу. Здесь давние постройки были снесены, и на множестве террас городские садовники дали волю своей фантазии. Каждый крохотный уступ был превращен в цветник, и между зелеными побегами дикого винограда проглядывали остатки старинных стен и сводов.
Перед домом № 9 по Урведерсгренд прохаживался полицейский в форме, держа на расстоянии кучку любопытных. Он участвовал в утренних розысках и теперь явно узнал меня. Среди любопытных было два фоторепортера; когда полицейский, козырнув, пропустил меня в парадную, в их глазах искрой промелькнула зависть.
Дверь квартиры открыл бессменный шофер Веспера Юнсона.
— Начальник в библиотеке,— тихо сказал он.-Родственников допрашивает.
Наконец-то, подумал я. Наконец-то на сцену явились родственники.
— Можно войти и подождать? — спросил я.
Он с сомнением посмотрел на меня, потом буркнул:
— Худого-то от этого, поди, не будет…
— Я тоже так думаю,— поддакнул я и снял шляпу.
Под вешалкой стояли большие кожаные чемоданы, рюкзак и пара лыж. Утром их здесь не было.
— Это багаж директора Лесслера,— объяснил Класон.— Только что привезли, с Центрального вокзала. Вы, наверно, знаете, он был в Лапландии, катался на лыжах.
Когда я вошел в столовую, разговор оборвался и любопытные взгляды устремились на меня. У торца массивного ренессансного стола сидела средних лет дама с узкой щелью вместо рта и вертела в руке лорнет, словно это был по меньшей мере председательский молоток. Она хотя и сидела, тем не менее я заключил, что она очень мала ростом — обтянутая золотистой кожей спинка стула изрядно возвышалась над ее седой, гладкой прической. Слева от нее сидел лысоватый пожилой мужчина
У стены сидел еще один мужчина — тоже средних лет,— покачивался на стуле. У него были курчавые черные волосы, пухлые щеки и толстый двойной подбородок. Губы тоже толстые, болтливые.
— Дайте знак, когда досыта наглазеетесь,— неожиданно сказал он. Говорил он так, будто набил полный рот каши.
— Лео! — резко бросила дама у стола.
Он посмотрел на нее и ухмыльнулся.
— Мы же в зверинце, Клара, милая, за решеткой. Черт меня подери, ручаюсь, там внизу берут за вход!
Она укоризненно взглянула на него, затем повернула свое остренькое птичье лицо ко мне и холодно осведомилась:
— Вы из полиции?
— Нет. Я фотограф.
— Что?! — воскликнула она.— Вы собираетесь фотографировать здесь?
Я успокоил ее, но теперь тот, кого звали Лео, издал восторженный возглас:
— Изумительно! А ведь дивная фотография вышла бы для «Домохозяйки»! Неразлучная троица скорбящих — сестра и братья.— Его рука описала широкий жест, голос сорвался на фальцет.— Слева старшая сестра Клара, она вершит в семье суд и расправу, посредине благовоспитанный мальчуган Нильс, а справа младшенький, Леопольд, доставляющий всем одни только огорчения и неприятности. Какая чудесная фотография, какая…
— Лео, сядь! — оборвала его старшая сестра пронзительным учительским голосом. Она встала, на бледных щеках проступили красные пятна.
— Знаешь, дядюшка,— нежданно-негаданно донесся с другого конца комнаты мягкий голос,— ты ни капли не забавен.
Это была Хелен Лесслер, молодая жена Гильберта. Она стояла у окна, перебирая цветы в оловянной вазе на низком сундуке. На мгновение наши взгляды встретились, и я поймал в ее глазах искру узнавания.
Лео скривился.
— Ты очень меня расстроила.— И он обескураженно сел.
Из-за прикрытой двери библиотеки слышался тихий гул голосов. Наверно, Веспер Юнсон допрашивает там четвертого члена семьи. И ведь не исключено, что у кого-то из присутствующих пульс в этот миг бьется слишком быстро.
Средний брат Нильс нарушил молчание:
— Неужто без этого в самом деле нельзя?
Сестра поправила жабо, трепещущее на черном платье стайкой белых мотыльков.
— У полиции, к сожалению, есть свои права,— коротко сказала она.
Лео снова оживился,
— Права,— буркнул он, повернувшись к сестре.— Черт, ну совсем в горле пересохло.
Она даже взглядом его не удостоила. Лео посмотрел по сторонам и уставился в жутковатое полотно старого голландца над сервантом. При виде обнаженной девушки его глазки сладострастно вспыхнули. Он приблизил лицо к ярким краскам — и мигом потух.
— Надо же, черепу улыбается,— пробормотал он себе под нос.— Черт, а мне-то и в голову не приходило.— Наморщив лоб, он отвернулся от картины.— Нет, выпить было бы очень кстати.
В эту минуту дверь отворилась, и медленно вошла молодая женщина. Я успел отметить изысканный покрой черного платья и горжетку из платиновых лис, небрежно накинутую на прямые плечи. И тут наши взгляды встретились.