Ныне и присно

Мартынов Константин

Ждать продолжения довелось недолго.

— Вот что, мужик, — сурово скомандовал Тимша, поднимая с пола обе туфли. — Веди-ка ты подругу в гардероб. Нечего ей здесь больше делать. На улице холодно — протрезвеет…

Венька тупо кивнул, но дальше процесс застопорился — сходить с места девица отказалась наотрез. Леушин тяжело вздохнул, потом чуть пригнулся, руки сомкнули под коленями девицы…

— Иди, расплатись, — прокряхтел Венька. — Я донесу…

Половой, [22]

угодливо согнувшись, принял расчет и щедрые чаевые.

22

Половой — трактирный слуга.(устаревш.)

— Я могу такси вызвать, — услужливо предложил он, глазами указав вслед скривившемуся Леушину.

— Сами доберемся, — упрямо заявил Тимша. — Ништо и выпили!

Вообще-то последний стакан оказался лишним — Тимша понял это, когда мраморные перила лестницы подло вывернулись из-под ладони.

«Врешь! Все равно устою!» — сообщил Шабанов лестнице.

Фойе встретило тишиной. Краcотка дремала в уютном кожаном кресле. Рядом уныло торчал Венька.

— С-слушай, Ш-шабанов! Она одеваться не хочет! — наябедничал Леушин. — Г-говорит, спать будет.

— Сюда донес? И дальше сможешь… — добродушно заметил Тимша.

Венька задумался… с минуту ничего не происходило.

— Ты сам-то, часом не спишь? — встревожился Шабанов.

— А ну ее! — заявил Леушин. — Одна морока… И вообще… — Венька назидательно помахал пальцем, — все зло от баб. Начиная с Евы. Какого рожна яблоки тырила?

Шабанов оперся о стену — пол под ногами покачивался, как палуба лодьи при хорошей волне.

— Так что, домой пойдем?

— Пошли… — уныло согласился Леушин, оглянувшись на гудящий пьяным весельем зал. — Правда, можно и вернуться…

«Вернуться… если бы пьянка помогла вернуться…»

— Н-не, нагулялись, — убежденно сказал Шабанов.

Подхватив друга под локоть, Тимша преувеличенно твердо зашагал к дверям. Венька прощально покосился на зал, вздохнул и покорился судьбе.

— Э-эй! А я? — подала голос на миг очнувшаяся девица.

Приятели не услышали.

Утро. Рядом с кроватью грузно топчется медведь. Толстый — аж пол жалобно скрипит. Периодически медведь урчит — видимо, ругается. Голосом лицейского мастера.

«Шел бы ты отсюда! — раздраженно посоветовал Тимша. Без тебя тошно.»

Медведь сердито засопел, затопал в сторону кухни, послышалось звяканье кастрюль.

«Кастрюли? Мастер?» Проснувшаяся память услужливо подсунула объемные картинки двадцать первого века — вонючие повозки на дорогах, голые бабы в говорящем ящике, церкви на задворках, зато в центре вертеп на вертепе — гул-ляй Рассея… весело живут потомки.

Тимша приподнял голову, кастрюльный звон тут же переселился внутрь черепа.

— О-хо-хо, грехи наши тяжкие… — простонал Тимша, прежде чем рухнуть обратно.

Медведь

вернулся, осуждающе поцокал языком. Тимша осторожно приоткрыл глаз — у кровати, скрестив под грудью перевитые синеватыми венами руки, стояла… Светлана Борисовна. В цветастом засаленном халате, с шишками бигудей в крашеных волосах, в драных шлепанцах… Не получалось иной раз называть матерью эту женщину, как ни старайся. Уйти бы куда из дому, да нельзя — вдруг Серега вернется?

— Рассольчику! — жалобно прогундосил Тимша, уткнувшись носом в подушку.

— Рассольчику? — ядовито переспросила Светлана Борисовна. — У меня для тебя другое лекарство припасено!

Женщина не по годам проворно дотянулась до стоящего в изголовье стула. Тимша хотел посмотреть зачем, но головная боль пересилила желание.

— Училище бросил, пьянствует, а я ему рассольчику подавай? Ремня не желаешь?

Узкий кожаный ремень впился в задницу, заставив охнуть. Тимша взвился, забыв о похмелье, ремень намотался на подставленную ладонь. Кулак сжался — чтоб не вырвала.

— А вот этого не надо! — неожиданно твердым голосом сказал Тимша. — Такого я… терпеть не стану!

«…и родной бы матери не позволил!» — хотел сказать он, да вовремя спохватился.

Светлана Борисовна обмякла, полные обиды глаза повлажнели, жалобно дрогнула нижняя губа.

— Да живи ты, как хочешь! — всхлипнула она и сгорбившись побрела обратно на кухню. Ремень забыто болтался в Тимшином кулаке.

«Ну что я за человек такой? Что ни сделаю, все не по-людски!» Чувство вины резануло по сердцу. Больно, до крови. «А кабы то родная мать была, посмел бы голос повысить?» Ответ пришел сам собой. Тимша шмыгнул носом и поплелся следом за Светланой Борисовной.

— Ма… Прости, а? Я не хотел… — Шабанов не знал, у которой из двух просил прощения, да его это и не интересовало. — Ну дурак… ну ляпнул… Ты не плачь, ладно?

Плечи склонившейся над газовой плитой женщины мелко вздрагивали. Порывистым, таящимся движением она достала из карманчика халата платочек, отерла глаза…

— Ладно… — мягко сказала Светлана Борисовна. — Я борща наварила… Иди умойся, да завтракать садись, горе мое!

Горячий борщ развеял царивший в мозгах туман, даже головная боль отступила вглубь, лишь изредка напоминая о себе тупым нытьем в висках. Тимша почувствовал, как стремительно возвращаются силы.

— А знаешь, — похвастался он. — Мы с Леушиным к субботе шняку закончим. Венька говорит, покупателя долго ждать не придется!

Светлана Борисовна покивала, хотя было заметно, что ее мысли заняты другим.

— Вчера с ним на пару гуляли?

— Уг-гу… — Тимша с усилием проглотил недожеванный кусок говядины и, оправдываясь, пояснил, — захандрил Венька… я и решил его подправить. Кто ж знал, что вино такое крепкое попадется?

Брови Светланы Борисовны строго нахмурились, но потом она не выдержала и фыркнула: