Нью-Йорк – Москва – Любовь

Берсенева Анна

– Потому что я могу тебе помочь.

Все-таки серьезность не держалась долго в таких замечательных глазах. Говоря последнюю фразу, Бржичек уже подмигивал и улыбался.

– Каким это образом?

Эстер тоже не сдержала улыбку, хотя вообще-то ей было не до смеха.

– Простым. Я на тебе женюсь.

– Ничего себе! – Теперь Эстер уже не улыбнулась даже, а рассмеялась. – А меня ты спросил, хочу я за тебя замуж или нет, а, Вацлавчик?

– На что спрашивать, Эстерка? – в тон ей ответил он. –

Я и так знаю, что не хочешь. А то бы я в самом деле на тебе женился.

– А сейчас ты как собираешься жениться? – удивилась она. – Не в самом деле?

– Конечно. Я хочу тебе помочь, вот и все. Мы с тобой поженимся как будто бы, понимаешь? Но по всем вашим законам. Мы обманем ваши законы и вашу власть. И ты уедешь со мной в Прагу. Мой контракт в Москве прерывается, потому что спектакль, в который меня пригласили, закрывают. Значит, я должен вернуться в Чехию. И моя законная супруга со мной.

– Но… что же я там буду делать? – растерялась Эстер. – Ведь ты же… Ведь у меня…

– Я знаю, что у тебя нет денег, – догадливо кивнул Бржичек. – И ты правильно поняла: я не смогу тебя содержать в Праге.

– Я и не… – начала было Эстер.

Но Бржичек перебил ее.

– Но ты сама получишь на себя деньги. Через Русскую акцию, – сказал он.

– Какую акцию? – не поняла Эстер.

– Наш президент Масарик помогает русским эмигрантам, разве ты не знаешь? – удивился Бржичек.

– Откуда мне об этом знать, Вацлав? – пожала плечами Эстер.

– Оттуда, что в Чехии больше русских, чем во всей остальной Европе. И они не работают таксистами, как в Париже, а учатся.

– Чему учатся? – не поняла Эстер.

– Кто чему хочет. Экономике, инженерному делу, философии.

– Философии? – недоверчиво переспросила она.

– Даже филологии, – кивнул он. – На то дают деньги из государственного бюджета. Русских даже специально искали в лагерях для перемещенных лиц и предлагали приехать в Чехию, чтоб учиться. И теперь они учатся и получают стипендию, на которую можно жить. Очень скромно, это правда. На нее нельзя иметь такие шикарные туалеты, как у тебя здесь.

Для важного разговора Бржичек пригласил Эстер в ресторан отеля «Савой», и она, конечно, пришла в лучшем своем платье, которое купила перед последней премьерой у жены одного нэпмана. Та исхитрилась заказать это платье в Париже, а когда его привезли, то оказалось, что оно безнадежно ей мало. Платье было пурпурное, притом сшитое из настоящего пурпура, то есть ткань для него была сложно окрашена в жидкости морского моллюска. Расставаясь с платьем, нэпманша со слезами на глазах сообщила Эстер все подробности его изготовления. Тени в красных складках пурпура отливали синевой, а в складках синих и фиолетовых имели багровые отсветы.

– Ты в этом платье совсем ослепительная, – словно извиняясь за свою

бестактность, добавил Бржичек. – Ты вся – один страстный поцелуй. Но таких туалетов в Праге у тебя может уже и не получиться. За свободу надо платить, Эстерка, ничего не поделаешь.

– Ты думаешь, я этого не знаю? – усмехнулась она. – Или думаешь, мне жалко заплатить платьем за свободу? Я заплачу за нее гораздо дороже, Вацлав…

Игнатовы глаза представились ей во всей их скальной неодолимости, в ушах, будто наяву, прозвучали его удаляющиеся шаги.

– Тогда я уже завтра узнаю, какие бумаги ты должна собрать для замужества. Может, Рождество ты уже встретишь в Праге. А сейчас давай выпьем за нашу помолвку, Эстерка. И не грусти, что оставляешь тут любимого. Будет новая любовь, поверь старому мудрому еврею.

– Это ты-то старый и мудрый? – глядя в его смеющиеся круглые глаза, невольно улыбнулась Эстер.

– Может, просто догадливый, – не стал спорить он. – А только я говорю правду. Если не будешь бояться жизни, все у тебя в ней будет.

– Я знаю, что ты не боишься. – Ксения по своему обыкновению теребила уголок вязаной салфетки, лежащей посередине вытертой бархатной скатерти. – Ты вообще бесстрашная, Звездочка. Мне бы хоть малую долю твоего бесстрашия!

– У тебя и своего достаточно, – улыбнулась Эстер. – Только ты своего бесстрашия боишься.

– Как же я без тебя?.. – жалобно спросила Ксенька. И тут же замахала руками: – Не слушай ты глупостей моих! Будто во мне дело… Когда ты уезжаешь?

– Через неделю.

– А родители? – осторожно спросила Ксенька. – Они успеют приехать из Туркестана?

– Зачем?

– Ну, как же?.. Тебя проводить.

– Все добрые прощальные слова я от них уже выслушала, – усмехнулась Эстер. – По современному средству связи. – Она кивнула на телефон и горько добавила: – Может, я у них подкидыш, а? Так вроде не похоже, лицом-то вылитый отец. Только мне почему-то кажется, если бы у меня дочь была, я бы ей вряд ли сказала, что она безыдейная предательница, которая ради сытой буржуйской жизни опозорила семью и родину, а потому я о ней слышать больше не хочу.

– Господи, как же это грустно! – тихо проговорила Ксения. – Что с нами стало…

– С тобой-то ничего не стало, – улыбнулась Эстер. – Ты у нас неколебимая.

– Я тебя приду проводить, можно? – Ксенькин голос дрожал, как травинка на ветру. – Сейчас-то не буду тебя отвлекать, у тебя и без меня перед отъездом дел хватит, а на вокзал приду, можно?

– Ну что ты такое говоришь? – Эстер почувствовала, что вот-вот расплачется. – Мы еще и до вокзала сто раз увидимся!

– Ведь мы с тобой никогда больше не увидимся, Звездочка, – помолчав, сказала Ксения. – Никогда! Ты понимаешь?