Нью-Йорк – Москва – Любовь
Шрифт:
В Опалихе он вышел на платформу один и только тут сообразил: да ведь мороз трескучий стоит, кому ехать в дачные места, пусть и старые, давно освоенные и обустроенные? Он никогда не обращал особого внимания на холод, но от нынешнего даже его пробрало.
Он свернул на тропинку, ведущую от платформы к конюшням. Тропинка была протоптана узко: конюшни считались элитными, никто, кроме конюхов, не приезжал сюда на электричке.
Последней перешедшей из ночи в утро звездой стояла прямо над тропинкой Венера, очень низко, и сияла ярким светом.
«Да вот ведь какие у нее глаза!» – Тим даже
Это неожиданное открытие – что Алисины глаза светят как звезды – показалось ему таким ошеломляющим, что он тихо засмеялся, стоя с закинутой головой посреди пустынного заснеженного поля.
«О, если бы я только мог, хотя отчасти, я написал бы восемь строк…»
Об этом можно было написать только восемь строк или даже меньше. Алиса вся была одна взрывающая сердце строка. Она манила к себе созвучья, рифмы, стягивала к себе мирозданье.
– Что же это такое? – вслух сказал Тим. Он расслышал растерянность в собственном голосе. – Что же с этим делать?
Пока он был с нею – вечером, ночью, утром, – пока целовал ее, спал, держа ее в объятиях, пил холодный крепкий чай из ее чашки, никаких подобных мыслей у него не возникало. Но теперь, когда ее не было рядом, все связанное с нею стало недоступным, как утренняя звезда.
От этого свихнуться было недолго! Тим помотал головой и, ускоряя шаг, пошел к темнеющим в утреннем сумраке конюшням.
Перед проходной выяснилось, что он забыл пропуск. К счастью, охранник Николай, который дежурил сегодня, работал давно и не стал демонстрировать сугубую принципиальность.
– Ладно, начальства все равно нету. Небось жеребцов не своруешь, – вяло махнул рукой он. – Колотун-то какой, а? Может, и не приедут сегодня кататься-то.
Тим знал, что дети из интерната для инвалидов приедут обязательно. Круг их возможностей был так ограничен, что вот эта возможность – ездить на лошадях – не могла для них зависеть от такой ерунды, как погода. Тренер, приезжавший вместе с детьми, давно уже привлек Тима к занятиям с ними, и это было лучшее, что он знал в жизни.
Что знал до сегодняшней ночи.
Тим снова помотал головой, будто отгоняя от себя навязчивое видение. Но отгонять от себя видение Алисы совсем не хотелось. Да она и не исчезала, Алиса, – в теплой полутьме конюшни ее глаза светили еще ярче.
Он вспомнил, как вчера она похлопала коня по шее, и тот сразу ответил ей живой готовностью к общему существованию. Тим ведь и узнал ее вчера по тому, как она подошла к коню. Хотя никакого коня в ночь, когда они встретились впервые, не было и помину, да и голова у него в ту ночь болела от ударов так, что он видел перед собою не женщину, а сноп искр.
Он любил одинокую утреннюю работу и всегда приезжал раньше, чем другие конюхи. Кони пофыркивали, приветствуя его и ободряя, собственное тело, промерзшее в электричке, наливалось теплом и силой, и работа казалась нетрудной.
Да она вообще-то и была для него нетрудной: физическое усилие так же мало затрудняло его, как острый после ночи запах конского навоза и тяжесть мешков, из которых он насыпал корм.
Во всем этом не было ни капли насилия над собой. И какая же в таком случае могла быть
– Что так рано сегодня, Тимофей Игнатьевич?
Насмешливый певучий голос прозвучал так неожиданно, что Тим чуть не выронил из рук вилы.
«Что ж Николай сказал, начальства нету?» – сердито подумал он.
Начальство стояло перед ним во всей своей красе, причем красе в прямом смысле слова. Более совершенная красота, чем у Ольги, была, пожалуй, только у мамы. Они и характером были похожи; впрочем, женщины, которым приходится руководить людьми, наверное, все похожи характером. Но если мамино руководство на Тима не распространялось, то Ольга в самом деле являлась его главной начальницей: три месяца назад она купила эту конюшню. И ровно три месяца Тиму приходилось терпеть каждый ее приезд в Опалиху как тягостную неловкость. То, что сегодня она приехала совсем рано, когда еще не собрались даже работники, многократно эту неловкость усиливало.
– Работы много, Ольга Леопольдовна, – сказал Тим.
– А доброго утра пожелать? – усмехнулась она. – За работой некогда?
«Сама небось не пожелала», – подумал он, но, сдержавшись, произнес:
– Доброе утро.
Сдержанность была необходима: не хватало еще потерять работу из-за начальственных капризов! В том, что Ольга способна на подобный каприз, Тим не сомневался. Она была то, что называлось селф-мейд-вумен, но по отношению к ней он считал более точным простое определение «из грязи в князи». Не столь давние времена, когда она держала киоск на оптовом рынке, определяли все ее поведение.
Ольга засмеялась тем русалочьим смехом, который все находили необыкновенно красивым, а Тим считал идиотским. Непонятно, почему его все так раздражало в ней! Даже огромные глаза – они у нее были редкостного сапфирового цвета; он подозревал, что эту неземную красоту им придают линзы, хотя, наверное, ошибался.
Вообще-то он прекрасно понимал причину своей к ней неприязни… Но что толку в его понимании? К двадцати семи годам Тим уже миновал тот возраст, когда любая неправильность мироустройства заставляет хлопать дверью и искать правильного устройства в другом помещении. Не то чтобы он успел изучить все помещения досконально, но мальчишеские порывистые жесты оставил в прошлом.
В том своем наивном прошлом он вполне мог бы сказать Ольге примерно то же, что сказал директрисе, когда она в пятый раз принялась ему объяснять, что он неправильно излагает детям идейную направленность «Капитанской дочки», а также «Преступления и наказания», а еще «Войны и мира». Четыре раза Тим кое-как вытерпел ее дубовые наставления, а на пятый высказал все, что он думает лично о ней, о ее руководстве школой и о детях, которым в руководимой таким образом школе приходится учиться.
Результатом того разговора стало увольнение. Правда, уволился он по собственному желанию: директриса не сумела найти статью, по которой это можно было бы сделать. Но, во-первых, теперь Тим не мог позволить себе потерять работу – его выбор был ограничен в силу тех условий, которые он поставил себе сам и существенность которых ни с кем не собирался обсуждать. А во-вторых, Ольга явно не стала бы затруднять себя такой ерундой, как статья Трудового кодекса.