Нью-Йорк – Москва – Любовь
Шрифт:
Она молчала, глядя на него ярко-голубыми глазами. На губах у нее чуть заметно мелькала улыбка.
– Что-нибудь нужно, Ольга Леопольдовна? – нетерпеливо спросил Тим.
– А ты как думаешь? – Голос ее из русалочьего стал ведьмацким. То и другое было игрой, и цель этой игры была слишком понятна. – Зачем, по-твоему, женщина невесть куда приезжает, да еще чуть свет, да еще в холод такой?
– Мало ли, – пожал плечами Тим. – Бизнес есть бизнес.
Он еще надеялся, что ей будет неловко говорить обо всем вслух и напрямую.
– Ты мальчика-то из себя не строй, – жестко, уже без всяких посторонних интонаций проговорила Ольга. – Сколько я с тобой в переглядки играть буду? И так перед ним, и этак – зарплату вон повысила… Не встает на меня, так и скажи, простимся без грусти и печали. Можешь – покажи, на что способен, я в долгу не останусь.
– Прямо сейчас показать? – усмехнулся Тим. – Здесь?
Он ткнул вилами в смешанный с соломой конский навоз. Когда она вошла, он только что вычистил денник Бахтиера да так и стоял с вилами в руках.
– А почему бы и нет? – хохотнула Ольга. – В дерьме трахаться – в этом что-то есть. Кайф и драйв.
Самое смешное, что она, в общем-то, не ошибалась. В ней было так много до грубости здоровой женской притягательности, что Тим не раз ловил себя вот именно на желании повалить ее прямо в навоз, чтобы сделать наконец то, чего она от него добивается. В конце концов, что должно было его останавливать? Его стремление к этой женщине было органично, как… Как навоз под ногами.
«Глупое все-таки занятие, метафоры искать», – мелькнуло у него в голове.
Навоз, который вообще-то не вызывал у Тима ни капли брезгливости, чуть не вызвал у него рвоту, как только стал метафорой его отношения к женщине.
– Кайф и драйв? – медленно произнес он. – А ты купи себе мужчину, сюда привези и трахайся с ним в навозе. Почему нет?
Ольга молчала так долго, что пауза показалась Тиму то ли зловещей, то ли театральной.
– Купить, значит? – негромко произнесла она наконец. – А я, на минуточку, тебя уже купила. Ты не понял, может? – Голос ее окреп, в нем зазвучали стальные ноты. – Или специалист великий? Топ-менеджер? Что ты умеешь, чего ты стоишь, чтоб так с хозяйкой разговаривать? До старости лет будет в дерьме копаться, а корчит из себя – куда там!..
Если бы она подняла у себя из-под ног комки этого самого дерьма и стала швырять ему в лицо, то и тогда чувство, поднимающееся в нем все выше к горлу с каждым ее словом, было бы менее сильным. Ярость заливала его, бешеная, неукротимая ярость! Рука сжала черенок вил так, что чуть не лопнули вены. Медленно, видя перед собою лишь яркие вспышки, сверкающие в полутьме конюшни, Тим пошел на Ольгу.
Что остановило его в последний момент, он не понял. Да и невозможно было это понять – слишком безотчетно было все, что он сейчас чувствовал и делал.
Вилы он отшвырнул в сторону с такой силой, что, когда они воткнулись в навоз, то загудели, как натянутая
Какое лицо стало при этом у Ольги, он не видел. Видел только, что она стоит совершенно неподвижно. Так замирают, когда в комнату влетает шаровая молния, чтобы случайным движением не привлечь к себе смертоносную стихию.
Какие-то слова – обрывистые, бессмысленные в своей грубости – рвались у него из горла. Но он подавил их в себе. Она не заслуживала слов. Все это не заслуживало слов – слова были слишком дороги ему.
Когда Тим уже стоял в освещенных тусклым утренним солнцем дверях конюшни, он услышал у себя за спиной:
– Вы у меня больше не работаете, Тимофей Игнатьевич. Такой вы себе выбрали кайф и драйв.
Глава 13
Домой он вернулся все-таки не рано.
Уже подходя к проходной, Тим вспомнил, что дети-то не в курсе его конфликта с начальством и приедут сегодня кататься, как было договорено заранее. Хорошо, что он вспомнил об этом до проходной, а не после: Ольга наверняка уже велела охраннику больше не пускать его на рабочее место.
На его бывшее рабочее место.
Когда он поочередно подсаживал детей в седла, водил коней по леваде, придерживая маленьких всадников, чтобы они не упали, если их вдруг схватят судороги, когда потом помогал воспитательнице переодевать их после занятий, Ольгиной «Ауди» у конюшни уже не было.
«Может, передумала? – уныло подумал Тим. – Прийти завтра как ни в чем не бывало…»
Но эта мысль была так унизительна, что он даже зубами скрипнул, словно в порошок хотел ее стереть.
Он не помнил, как добрался до дому.
После полудня мороз спал, но сразу же началась метель. Улицы опустели: машины не могли двигаться из-за заносов, а люди двигаться не могли тем более – ветер поднялся такой, что сбивал с ног.
После того как Тим прошел от метро на Чистых Прудах до дома в Кривоколенном, у него даже плечи онемели, непонятно, от чего больше, от холода или от ударов ветра. Ветер свистел даже в подъезде – наверху, под самой крышей, где было его жилище.
Тим открыл дверь и почувствовал, что словно бы вступил в теплое озеро. Тепло окутало его, поглотило, растворило; у него даже голова закружилась от такого мгновенного и полного растворения.
И сразу он увидел Алису.
Она вышла из комнаты в прихожую и стояла в кружении его головы, как виденье.
Точнее, в прихожую-то она не вышла – там просто не могли поместиться два человека одновременно, – но остановилась в дверном проеме, в котором дверь, впрочем, отсутствовала, потому что в квартире не хватало пространства для того, чтобы эту дверь открывать. Это вообще была очень бестолковая и неудобная квартира, несмотря на ее романтичное расположение в башенке. Ну да выбирать не приходилось: другой у Тима не было, да и эта ему не принадлежала.