Нью-Йорк – Москва – Любовь
Шрифт:
Конечно, ее попросили спеть, и она спела несколько русских романсов, а потом несколько цыганских. После вежливых аплодисментов – все-таки подобным пати недоставало той сердечности, какая была в маленьком салоне «Леди Астор»! – к Эстер подошел Юл Бриннер.
– У вас хороший голос, – сказал он. – Но лучше вам не петь цыганские романсы.
– Почему?
Эстер удивилась и немножко обиделась. Правда, обижаться на такого мужчину, как Бриннер, было трудновато – от него исходил магнетизм невероятной силы – но до сих пор никто не говорил ей, что в исполнении ею романсов есть изъяны.
–
Он протянул ей свою визитку.
«Нет, невозможно на него обижаться! – подумала Эстер, глядя, как Бриннер подходит к леди Маунтгэттен. Походка у него была как у тигра, такая же скрытая сила и необъяснимая притягательность. – Он в самом деле великий человек, это сразу чувствуется, хоть и не объяснишь, почему».
Стемнело, в саду зажглись бесчисленные огоньки хорошо устроенного освещения. Они сияли, казалось, из-под каждого листка и цветка, будто под каждым листком и цветком прятались живые светлячки. Эстер знала, что в качестве финального сюрприза приготовлен фейерверк, и ожидала его с нетерпением. Но не потому, что ей нравились огненные дуги и колеса в небе, а потому, что надоело развлекать гостей, уделяя каждому одинаково недолгое и поверхностное внимание. Уж с Юлом Бриннером ей точно хотелось поговорить подольше, чем с леди Маунтгэттен! А он, пока она развлекала эту неприятную старуху, уехал… И Грета Гарбо уехала, не дожидаясь фейерверка, и Ава Гарднер.
Воспользовавшись тем, что гости распределились в несколько компаний и на время исчезла необходимость бдительно следить, чтобы они не заскучали, Эстер прошла в дом. Она хотела набросить что-нибудь на плечи – несмотря на жаркий калифорнийский климат, вечера в конце августа бывали уже прохладными, – а заодно хотя бы пять минут отдохнуть от своих хозяйских обязанностей.
Она шла мимо маленькой нижней гостиной, чтобы подняться к себе на второй этаж, когда услышала за приоткрытой дверью голоса. Один из них принадлежал Бену.
«Он-то что здесь делает? – удивилась Эстер. – А как же наша обожаемая леди?»
На протяжении вечера она ловила на себе недовольные взгляды Бена каждый раз, когда отвлекалась от леди Маунтгэттен. Это действовало на нее так раздражающе, что она даже нарочно оставляла старуху без внимания. И вдруг – Бен отдыхает в доме, покинув леди?
Но, едва подумав это, Эстер поняла, что ошиблась. Бен действительно оставил гостей, но как раз для того, чтобы не оставить свою главную сегодняшнюю гостью.
– Посидим немного здесь, Бенджамен, – услышала Эстер ее скрипучий голос. – Поболтаем в одиночестве. Я вижу, вы устали.
– Я не устал, но с вами посижу с удовольствием, – ответил Бен.
Эстер уже направилась было к лестнице, но следующая фраза, произнесенная леди, заставила ее приостановиться.
– Устали, устали, Бенджамен, дорогой.
– Что вы, Каролина, какая с вашей стороны может быть бесцеремонность!
Бен рассмеялся с такой одобрительной беспечностью, что Эстер вздрогнула, будто от удара.
– Почему вы перестали к нам ездить? – спросила леди. – Марджори спрашивала о вас.
– Да? А мне казалось, мое общество оставляет ее равнодушной.
– Она просто слишком стеснительна. Извиним ей этот маленький недостаток юности.
– Конечно, извиним. – По интонации, с которой это было сказано, Эстер поняла, что Бен улыбнулся одной из своих самых обаятельных улыбок. – У нее не может быть серьезных недостатков. Не зря же она внучка своей бабушки.
– Вы очень любезны. Приезжайте, Мардж будет рада. И, Бенджамен… Вы позволите мне быть с вами откровенной?
– Конечно, Каролина! – темпераментно воскликнул Бен.
– Эта ваша красавица… Она в самом деле красавица, это очевидно, и вас можно понять. Но для того чтобы быть в Америке… скажем осторожно, постоянной спутницей такого человека, как вы, она не годится.
Эстер уже достаточно хорошо разбиралась в тонкостях языка, чтобы правильно понять это слово – «не годится». Согласно любым стилистическим правилам и речевым особенностям, оно могло относиться к костюму, к столовому прибору, к авто… И оно было отнесено к ней с истинной словесной виртуозностью!
Бен, конечно, знал язык ничуть не хуже, чем Эстер. Однако, когда он ответил леди Маунтгэттен, никакого уточнения смысла в его словах не содержалось.
– Я понимаю, о чем вы говорите, Каролина. – Голос его зазвучал с грустноватой доверительностью. – Иногда мне кажется, что я ошибся, взяв ее в дом. Но возможность почувствовать себя Пигмалионом так соблазнительна!
– Это правда, – засмеялась леди. – Для Пигмалиона здесь работы непочатый край.
– Вот именно. Такой роскошный материал…
– Она очень хороша собой, вы правы. Немножко вульгарна, но для актрисы вполне в меру. Для небольшой актрисы, разумеется. Достаточно увидеть ее рядом с Гретой, чтобы понять разницу.
Эстер почувствовала, как вся кровь приливает к ее щекам. Конечно, она понимала, что такое Грета Гарбо, конечно, великая актриса чувствовалась в каждом жесте этой необыкновенной женщины… Но за что же говорить такое о ней?!
– Она и не будет большой актрисой. – В голосе Бена не послышалось ничего похожего не то что на возмущение, но хотя бы на легкое недовольство словами собеседницы. – Для этого ей не хватит честолюбия. И потом, ей уже тридцать, время для карьеры упущено. Но поймите меня, Каролина. – Он интимно понизил голос. – Сейчас эта женщина мне необходима. Я понял это сразу же, как только ее увидел. У мужчин бывают такие вот необъяснимые желания: хочу – и все! Их лучше удовлетворять немедленно, иначе они способны отравить жизнь на много лет, как вовремя не выведенный из организма токсин. А так – ты получаешь желаемое, вот оно уже твое, вот ты держишь его в руках, вертишь так и сяк… И вот оно уже тебе не нужно, ты уже свободен от него, и все у тебя снова впереди!