Нью-Йорк
Шрифт:
Однако немного дальше Мэри приметила маленький деревянный навес, явно заброшенный, так как собственно навеса и не было по причине отсутствия крыши и небольшие шесты, ее подпиравшие, одиноко целились в небеса. Вкупе с парой деревьев постройка создавала странноватый, запоминающийся пейзаж, не слишком сложный для зарисовывания, и Мэри, усевшись, принялась за дело. Через какое-то время она, довольная, что ей удалось кое-что передать, отложила планшет и встала, чтобы размяться. Дошла до дюны и всмотрелась в пляж – не идет ли Гретхен,
Вернувшись к эскизу, она порисовала еще немного, после чего сняла соломенную шляпку, откинулась и подставила лицо солнцу. Ее руки были обнажены, и тепло привело Мэри в полный восторг. Было очень тихо. Она различала слабый, нежный шум волн, набегавших на берег. Все выглядело таким безмятежным, словно она перенеслась в другой мир, безвременье, почти не имевшее отношения к оставленной городской жизни. Она просидела на солнцепеке несколько минут. Должно быть, ящерицы так же млеют на камне, купаясь в солнечных лучах.
Услышав справа слабый шорох, Мэри чуть приподняла голову и собралась было поприветствовать Гретхен, но увидела другого человека.
– Ага! – воскликнул Теодор. – Так и знал, что застану вас здесь.
– Где Гретхен? – спросила Мэри.
– Вернулась в гостиницу, ей захотелось прилечь.
– Вот как…
– Вы не против, если я присяду?
Она не ответила, но Теодор все равно сел, подобрал планшет и взглянул на рисунок.
– Он не закончен, – сказала Мэри.
– Выглядит многообещающе, – заметил он, оценив разрушенный навес, положил планшет с другой от себя стороны, чтобы она не достала, и растянулся на земле во весь рост. Мэри стало немного неловко оттого, что она сидит. Не надеть ли шляпку?
– Лягте, – сказал он. – Солнце пойдет вам на пользу. По крайней мере, немного его. Когда я лежу вот так, – произнес он довольно, – я притворяюсь ящеркой.
– Я как раз думала о ящерицах, когда вы пришли! – рассмеялась она.
– Так-то! – ответил он. – Мысли великих людей сходятся. Или, может быть, ящериц.
Мэри легла. Она была одна, лежала рядом с мужчиной, но этого никто не видел.
И потому она не стала противиться, когда он повернулся и нежно поцеловал ее. Она позволила. А когда он сказал: «Вы так красивы, Мэри», она сочла, что так оно и есть.
И вскоре он уже целовал ее, как никто раньше, познавая ее губы и язык; она же понимала, что это начало того, чего делать нельзя. Но все равно не остановила его и вот уже принялась отвечать, а сердце билось все чаще.
– А вдруг нас увидят? – спросила она, задыхаясь.
– Вокруг нет никого на несколько миль, – отозвался он.
Его поцелуи становились все более страстными, он дал волю рукам, и Мэри до того возбудилась, что не хотела, чтобы он останавливался, хотя и понимала, что не должна уступать. Ибо если не сейчас, то, может быть, никогда.
Она ощущала и его возбуждение. Теодор начал раздевать ее. Его дыхание было мелким и прерывистым.
Затем
– Мэри?
Теодор выругался и отпрянул. Секунду Мэри лежала, чувствуя себя брошенной. Затем, испытав приступ паники, неуклюже сунулась Теодору за спину, схватила планшет, затем нашла и надела шляпку. А потому минутой позже Гретхен, перешедшая через дюну, застала Мэри, быть может, чуть растрепанной, но занятой рисованием, а брат сидел в нескольких ярдах и таращился на нее по мере того, как она приближалась и смотрела на них неподвижным взглядом змеи, готовой ужалить.
– Привет, Гретхен, – спокойно сказала Мэри. – Может, сводишь Теодора прогуляться, пока я не дорисую?
Они вернулись в гостиницу далеко за полдень. Говорили мало. Но стоило им войти, как один из постояльцев сообщил об утренних беспорядках на Манхэттене. Новости пришли с дневным паромом.
– Что случилось? – спросил Теодор.
– Напали на призывной пункт, что на Сорок седьмой. Очевидно, подожгли.
После ужина хозяин сказал, что днем беспорядки продолжились. Он узнал об этом в отеле напротив. Вспыхнуло несколько пожаров.
– Телеграф не работает, – доложил он, – поэтому мы не знаем подробностей. Возможно, ничего страшного не произошло.
День выдался жаркий и душный. Здесь благодаря ветру с моря духота не особенно ощущалась, однако на улицах Нью-Йорка наверняка было тяжко. А после ужина она начала угнетать даже на здешней веранде.
Немного позже Гретхен отлучилась в номер.
– Я собираюсь прогуляться к морю, – объявил Теодор, извлекая сигару.
– Я тоже пойду, – сказала Мэри.
На пляже было тихо.
– Жаль, что Гретхен пришла, – сказала Мэри.
– Да, – кивнул Теодор.
– Вы останетесь еще на несколько дней?
– Хотелось бы. Правда, меня ждет работа в ателье.
Мэри издала неопределенный сочувственный звук.
Они уставились на воду. Облака собирались в тучи, обещая дождь и облегчение от жары.
– Посмотрим, что принесет день завтрашний, – сказал Теодор.
Тем вечером Гретхен и Мэри легли как обычно. Гретхен ни слова не сказала о Теодоре. Мэри, едва погас свет, почувствовала, что вот-вот разрыдается. Она была рада начавшемуся дождю, который стучал в окно и заглушал звуки.
Проснувшись посреди ночи, Мэри обнаружила, что Гретхен нет в номере. Она немного выждала. Мертвая тишина. Тогда она встала с постели и подошла к окну. Дождь перестал, снова горели звезды. Выглянув, Мэри сперва ничего не заметила. Потом различила бледную тень, двигавшуюся по полоске травы. Это была Гретхен в ночной рубашке, расхаживавшая взад и вперед у кипы кровельной соломы.
Мэри не захотела окликать ее, боясь перебудить весь дом. Она тихо выскользнула из номера, спустилась вниз и вышла наружу.