Нью-Йорк
Шрифт:
Мастер вернулся домой отчасти польщенный, но в сомнениях. Он обсудил эту встречу с Мерси.
– Делай то, что велит тебе совесть, – сказала она. – А я буду рядом.
Он думал с неделю. Потом принялся за дело. Он начал приглашать в дом не только купцов, но и всех честных торговцев и ремесленников, кого считал возможным вернуть к порядку. Воспользовавшись Бруклинским паромом, он посетил солидных голландских фермеров, которые не терпели радикалов. Он даже, проявив немалую храбрость, навестил городские таверны и побеседовал с рабочими и матросами. Однажды он приметил невдалеке
И может быть, в силу занятости этими делами Джон не сразу толком заметил, что жена начала уставать.
Он счел это легким недомоганием. Так решила и Абигейл. Мерси не лихорадило. Она жила, как обычно. В последние годы ей нравилось вздремнуть средь бела дня. Уже не раз она говорила Абигейл: «Полежу-ка я нынче немного подольше». Наступил ноябрь, дни стали короче, и казалось, что убывающий свет вытягивает из нее силы. Но стоило прийти мужу, как она отгоняла вялость и расспрашивала его о делах. Когда же он ласково осведомлялся, здорова ли она, то отвечала: «Да что мне сделается, Джон! Думаю, это погода виновата, что я малость квелая». И не желала слушать, когда он, как делал уже не раз, предлагал посидеть с ней дома.
Бледность тоже приписывали погоде. Когда с утра бывало солнечно, Абигейл уговаривала ее пройтись до Боулинг-Грин, а то и на берег, и мать говорила, что ей нравятся эти прогулки. В середине дня Рут и Ханна подавали ей горячий бульон или отбивные в надежде придать ей сил, и доктор, которого пару раз пригласили, всячески одобрил такой режим. «Стакан красного вина днем и бренди вечером», – посоветовал он в придачу.
В конце ноября, когда в Лондон, невзирая на зимнюю пору, собрался корабль, Джон направил сыну письмо, сообщив, что, хотя поводов для паники нет, его мать упала духом и самое время ему вернуться.
Но в середине декабря, когда он находился в верхней комнате таверны и как раз готовился к своему первому публичному выступлению, пришел Соломон. Он быстро приблизился и шепнул:
– Босс, скорее домой! Госпожа заболела. Ей очень, очень плохо.
Открылось кровотечение. Затем она лишилась чувств. Она лежала в постели и выглядела крайне изнеможенной. Похоже, кровь шла и раньше, но она скрывала. Позвали врача. Он повел себя уклончиво.
Почти месяц Джону казалось, что Мерси становится лучше. Возможно, потому, что она сама так сказала, а может быть, ему просто хотелось в это поверить. Она выздоровеет. Но на исходе декабря в Лондон отправился очередной корабль, и с ним ушло письмо к Джеймсу со следующими словами: «Мать умирает. Не знаю, сколько она протянет, но умоляю тебя приехать, если можешь».
После этого он умерил свою политическую активность. За Мерси ухаживала Абигейл, но он не мог переложить все бремя на ее плечи и ежедневно отсылал Абигейл на час-другой, а сам садился у постели. Иногда она просила почитать из Евангелий, и его самого успокаивал этот дивный язык, полный мира и мощи. Но недостаточно. Порой, когда Мерси донимали боли, он сам испытывал почти такие же мучения.
Недели шли, она становилась
К марту Джону Мастеру показалось, что без Мерси и он не протянет долго. Но в ней еще теплился огонек решимости, не позволявший отойти с миром.
– Как ты думаешь, Джеймс приедет? – спрашивала она иногда.
– Я написал в декабре, – честно ответил он. – Но плыть ему долго.
– Сколько смогу, столько и буду ждать.
Абигейл, сидя с матерью, иногда ей пела. Голос у нее был не самый сильный, но мелодичный и приятный. Она напевала чуть слышно, и мать это, казалось, успокаивало.
Джон Мастер ужинал с Абигейл каждый вечер. Им прислуживал Гудзон. Мастер пытался отвлечь ее разговорами. Он расписывал огромную торговую сеть, связавшую Нью-Йорк с югом, Вест-Индией и Европой. Иногда они обсуждали политическую ситуацию. Ей нравились его рассказы об Англии и обо всем, что он повидал там, об Альбионах и, конечно, о Джеймсе. Порой она спрашивала о его детстве и юности. Но Джон, стараясь отвлечь ее, вскоре понял, что она тоже, по-своему вкрадчиво, умышленно задавала ему отвлекающие вопросы, и был благодарен ей за заботу.
Если Абигейл была ему утешением, то он не мог не признать, что и Соломон, сын Гудзона, занял в доме подобающее место. Гудзон постоянно изыскивал способы привлечь его к хозяйственным делам. Когда в грозу прохудилась крыша, никто не успел оглянуться, как юноша уже чинил ее и работал на совесть. В начале нового года Гудзон дважды справился, нельзя ли послать Соломона в графство Датчесс к Сьюзен. Но молодой человек оказался таким подспорьем в Нью-Йорке, что Мастер и думать об этом не захотел.
К середине марта Мерси вконец исхудала, лицо у нее осунулось. Но природа в своей доброте ввергала ее в сонливость, которая неуклонно усиливалась. Джон переживал за Абигейл – она совсем вымоталась, но едва сознавал, насколько изнеможенным выглядел сам. На исходе месяца, когда он сидел у постели Мерси, она вложила свою руку в его ладонь и еле слышно произнесла:
– Я больше не могу, Джон.
– Не уходи, – сказал он.
– Пора, – ответила она. – Ты достаточно настрадался.
На рассвете ее не стало.
Спустя три недели в дом ворвался складской рабочий с новостями из Бостона.
– Был бой! Патриоты разбили красномундирников у Лексингтона!
Джон Мастер пулей вылетел из дому. В течение часа он собирал новости. Добравшись до порта, он обнаружил там корабль, только что прибывший из Англии, но его внимание отвлеклось на толпу, собравшуюся у другого, который готовился отплыть. Его разгружали с гиканьем и свистом.
– Что они делают? – изумленно спросил он у лодочника.