Нью-Йоркское Время
Шрифт:
Любой труд обесценивался. Светлое будущее, казалось, почти наступило в отдельно взятой стране. В идеале светлое будущее выглядело так: каждый американец сидит у компьютера и беспрерывно покупает по Интернету автомобили, мебель, одежду. И, разумеется, новые акции.
…И все-таки прав оказался не мистер Джон Браун, выпускник двух престижных университетов. Прав оказался тот негр-полицейский, посчитав, что бронзовый бык Уолл-стрит – это не только постоянный взлет – «bull market», но и, извините, – «bull-shit».
Пройдет несколько лет, и в Нью-Йорке появится очень много задумчивых людей. Они будут одиноко
Компьютерная революция захлебнулась. Человек оказался неисправимым консерватором. Он по-прежнему хотел покупать вещи не только по Интернету, но и в магазине. Примерить плащик, перебрать с десяток блузок и не купить ни одной, пощупать пальцами шерсть свитера – есть в этом какое-то сокровенное мещанское удовольствие. Уж куда приятней, чем нажать кнопку на клавиатуре и беспокойно ждать, пока этот свитер тебе привезут. А привезут ли? Тоже вопрос.
Ах, какие все-таки были надежды! Какие упования! Компьютер и Интернет обещали вытеснить и заменить почту, магазины, газеты, даже секс. Потеснили. Но не заменили. На почте по-прежнему очереди; магазины полны покупателей; газеты все так же выходят и так же пачкают пальцы краской; в борделях появляются мрачные типы, предпочитая по старинке отвратительных проституток виртуальным красавицам.
Ладно бы человек с его дурацкими привычками и капризами. А что в экономике? Быстро хирели и вывозились за рубеж целые отрасли американской промышленности. Зато появились тысячи мелких интернетовских фирмочек, паразитировавших за счет биржи, где их акции непомерно росли и раздувались.
Когда одна из таких фирм вдруг закрылась, объявив о банкротстве, в городских газетах появилась заметка про одного польского иммигранта, который повесился у себя дома. Оказалось, что он вложил в акции обанкротившейся фирмы все свои сбережения, до последнего цента. Бедняга намеревался скоро выйти на пенсию и купить дом во Флориде, уехать из этого адского города. Впрочем, уже мало кого интересовала судьба несчастного поляка. Задача заключалась в следующем: срочно с минимальными потерями вытащить свои деньги из этой чертовой биржи. Потому что ежедневно закрывались и объявляли о банкротстве десятки, сотни фирм, руководство которых загодя продавало собственные акции и оставляло своим вкладчикам бумажку, которая еще формально называлась акцией, но уже годилась лишь для вытирания бронзового зада быку на Уолл-стрит.
Следом за мелкими, начнут объявлять о банкротстве и крупные концерны с миллиардными оборотами, тоже процветавшие только за счет биржи.
Уволенные программисты и брокеры снова станут сапожниками, парикмахерами, таксистами. На каждом шагу будет звучать только слово «dоwn» – вниз. Графики, котировки, индексы. Вниз. Сбережения, доходы. Вниз. Иллюзии, надежды. Вниз. Вниз. Вниз. Вверх поползут только два графика – показатель безработицы и число пациентов с инфарктами.
В глазах горожан уже не будут прыгать цифры. В их почерневших глазах застынут справедливые, но наивные вопросы: почему? Почему биржа рухнула, ведь все было так прекрасно? Почему никого не наказывают? И почему на свободе эта скотина – мистер Джон Браун, который за свои лживые прогнозы брал взятки?!
Последуют судебные
Но святая святых – ЗОЛОТОЙ БЫК УОЛЛ-СТРИТ – выстоит. Его по-прежнему можно будет гладить. Холить. Боготворить. Чесать его мошонку. Нюхать его bull-shit. Каждому – свое.
ххх
Все эти интересные события еще впереди. И ни одна душа тогда не знала, чем закончится этот «bull market».
Разумеется, не мог знать этого и Михаил. Он жил в Нью-Йорке меньше года, впервые побывал на бирже и, обнадеженный случайным знакомством с брокером, возвращался в свою плохо отапливаемую квартиру встречать Новый год.
Сыпал мелкий снежок. Тысячи жадных рук гладили бронзового быка. У площадки стоял негр-полицейский. Он улыбался и – в честь праздника – великодушно позволял сфотографироваться рядом с ним.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Щелкнула кнопка, оборвав диктора на полуслове, и биржевые акции остались в радиоприемнике. Салон автомобиля, минуту назад напоминавший нью-йоркскую фондовую биржу, вмиг опустел. Стало тихо, и в этой чудной тишине едва слышно гудела печка. И не хотелось выходить на холодную улицу.
В груди закололо. Алексей достал из кармана стеклянную бутылочку, открутив металлическую крышечку, высыпал на ладонь две таблетки.
...Кажется, двадцать… да, двадцать лет назад он попал в больницу. Медкомиссия военкомата обнаружила у призывника Алексея какие-то сердечные непорядки – шумы, резкие перепады пульса, еще что-то. Его поместили на обследование в больницу. Старенькая больница с обшарпанными стенами. Отвратительный запах лекарств и не менее отвратительного горохового супа. Капельница почти у каждой кровати. Ему измеряли давление, делали кардиограммы. Апрель выдался теплым, и молодого пациента Алексея стали привлекать к работам в больничном саду. Он вскапывал землю на клумбах, белил стволы деревьев. Отставив лопату, подолгу сидел на скамейке, греясь на солнышке. Обследование затягивалось, что устраивало и Алексея, и низшее звено персонала.
Вечером под окнами палаты появлялся друг Сашка. Алексей, уже облаченный в принесенные Сашкой джинсы и футболку, выпрыгивал в сад через окно. Бледные однопалатники в пижамах тоскливо глядели ему вслед. В больнице нужно было появиться к семи утра, до врачебного обхода. Однажды Алексей не рассчитал: еще пьяный, с превеликим трудом взобрался на подоконник и окаменел – перед ним стояли люди в белых халатах, и один из них – главврач – возмущенно проскрежетал: «Без-зобр-разие!» Ровно через неделю, обритый и с вещмешком на плече, Алексей вышел из дверей военкомата. Во дворике стояли родители, друзья. Еще успели выпить водки «на дорожку» и наспех закусить бутербродами. «А-ать!» – «На за-аре, на заре, провожала милая на за-аре-э»…