Нюма, Самвел и собачка Точка
Шрифт:
— Наум? — вопросила женщина. — Наум Бершадский.
Сквозь хрипотцу прокуренного голоса прорвалась какая-то знакомая, приятная, давно забытая интонация…
— Женя?! — мгновенно, подобно цветным лепесткам калейдоскопа, в памяти Нюмы сложился четкий, давно забытый образ. — Женя… Роговцева…
— Роговицына, — поправила женщина. — Да, Наум. Это я.
— Боже ж, мой! — воскликнул Нюма. — Сколько лет прошло?!
— Много, Наум, лет сорок, не меньше, — в блеклых глазах женщины вспыхнули голубые искорки, возвращая им давно утерянный небесный
«Ну, Нюмка, бабник! — ревниво тявкнула Точка. — Постыдись, дед! Нам еще на Сытный рынок мотать. Или забыл?»
— Сейчас, сейчас Точка, — пробормотал Нюма. — Такая встреча…
Давно это было… Женя Роговицына считалась институтской подругой покойной Розы. Ну, не разлей вода! Внешне они выглядели антиподами — крепкая, с ярко выраженными формами, брюнетка Роза и худощавая, статная блондинка Женя. В институте их удачно окрестили «Пограничный столб» — как единение черного цвета и белого. Дружба продолжалась и после института. Хотя тут случилась неувязка. По распределению Женя попала в «закрытое КБ», а Розу в Конструкторское бюро не направили из-за «пятого пункта». Женя все возмущалась. «Идиотизм! — говорила она. — Наш научный руководитель, академик, сам „инвалид пятой группы“». Тем не менее — факт! «Пограничный столб» стоял крепко еще несколько лет. И покосился лишь после того, как к нему прислонился бывший одессит Наум Бершадский. Роза начала ревновать. Признаться, не без оснований — обаятельный и спортивный Наум нравился подруге. И простодушная Женя этого не скрывала. «Пограничный столб» рухнул задолго до рождения дочери Фиры, а Фире уже двадцать пять. С тех пор Нюма не слышал о Жене Роговицыной…
— Ах, Наум, Наум, как я рада тебя видеть, — Женя отступила на шаг и оглядела Нюму.
Тот неуклюже топтался, не зная, что ответить давней своей знакомой.
— Вот, понимаешь, — проговорил Нюма, — какой-то пес решил полюбезничать с Точкой. А досталось мне, брюки разорвал, понимаешь.
— Где? — живо заинтересовалась Женя, вглядываясь в Нюмины штаны. Нюма простодушно задрал брючину, демонстрируя оборванный обшлаг.
— Ерунда, — заключила Женя. — Зашьешь и будут, как новые… Хорошо, что самого не зацепил. А то вкатили бы тебе дюжину уколов от бешенства…
Женя засмеялась и пальцем погрозила Точке, мол, из-за тебя эти неприятности.
— То ли еще будет! — проговорила она.
Собачка конфузливо прижала ушки и разок тихонечко скульнула…
Наум согласно кивнул. Сквозь тронутое временем лицо подруги покойной жены, прямо на глазах, проступали знакомые черты той, давней Женьки Роговицыной, которую он когда-то знал. Точно не прошло четырех десятков лет…
— Что ты так смотришь, Наум? — чем-то смутилась Женя.
— Да так… Вспоминаю, какой ты была, — признался Нюма.
— Безнадежная затея. Время нас не жалеет… Как ты себя чувствуешь, Наум?
— Что тебе сказать? По паспорту. А ты?
— Я? Уже не по метрикам, но еще не по паспорту, — улыбнулась Женя. — Держусь пока. Много гуляю, мало ем. Словом, в соответствии с этой перестройкой. Только год,
Они умолкли. Точно уперлись в глухое препятствие перед следующим логичным вопросом при подобной встрече…
И Точка почувствовала эту ситуацию. Нетерпеливо и заливисто пролаяла.
«Что вы себе думаете, старые клячи?! Сколько можно болтать на улице? Да еще с таким выражением лица! В вашем возрасте это неприлично, — означал ее лай. — А если закроют рынок? Хорошенькое дело!»
— Перестань! Ишь ты, расшумелась, — прикрикнул Нюма и виновато улыбнулся. — Не знаю, знаешь ли ты… Роза умерла, в восемьдесят восьмом.
— Знаю, — проговорила Женя. — Мне девочки звонили…
— Девочки, — усмехнулся Нюма. — Помнится, еще в Одессе… Мне было лет пять. Мама укладывала меня спать с бабушкой. Я был ужасно недоволен. И на вопрос мамы: почему, ведь это твоя бабушка? — отвечал: потому, что она девочка.
Женя засмеялась, отмахиваясь рукой, свободной от сумки. Точно отгоняла настырного комара. Меховая шапка сползла на затылок, высвободив короткие золотистые волосы, тронутые блеклыми прядями седины.
— Да. Мне девочки позвонили. Наши, институтские. Из тех, кто еще жив. — Женя успокоила смех. — Я была тогда в командировке.
Дверь антикварного магазина приоткрылась, и в проеме возникло лицо дворника Галины. Порыскав взглядом, Галина высунула руку с каким-то чумным половиком. Приподняла его и, силой встряхнула, разгоняя облако пыли…
— Это еще что?! — возмутилась Женя. — Впервые вижу. Чтобы в Ленинграде… Точно в Ереване, где я была в командировке. Там запросто могли выплеснуть из окна грязное ведро…
«Она Нюмку ревнует, дура!» — догадливо пролаяла Точка, оборотив мордашку к двери магазина.
— Ладно, Наум, не пропадай. Сколько там нам осталось, — Женя сдвинула шапку на лоб, упрятав лицо в оклад из ушек серого заячьего меха. — Звони, Наум. Буду рада… Если надо заштопать брюки, тем более звони.
Женя повернулась к Нюме утлой спиной, обтянутой потертой дубленкой, с сальными пятнами на поясе.
— Но у меня нет твоего телефона, — проговорил Нюма.
Женя задержалась, полезла в сумку, нашла волглый серый прямоугольник.
— Вот. Остатки прежней важности. Кандидат технических наук, бывший главный специалист «Союзспецавтоприбора» Евгения Фоминична Роговицына… Звони. И не откладывай. Говорят, с первого июня вместо «двушки» будем бросать в автомат пятнадцать копеек…
Она протянула визитку Нюме, наклонилась к Точке, желая потеребить ее за ушами. Известно: собачки обычно тащатся от такой ласки… Точка присела на задние лапы, повернула голову и зарычала, ощерив игольчатые мелкие зубы…
Женя боязливо отдернула руку.
— Ты что?! — изумился Нюма. — Как тебе не стыдно? Никогда такого еще не видел.
— Ревнует, Наум, — серьезно проговорила Женя. — Все как прежде. Тебя всегда ревновали женщины…
Женя выпрямилась и отошла быстрой, молодой походкой, отмахивая в сторону свободную руку…