Нюрнбергский эпилог
Шрифт:
Пройдет много лет, и кое-кому понадобится поднять на щит мюнхенских миротворцев. Я уже упоминал раньше, что по случаю двадцатилетия мюнхенского соглашения реакционная английская пресса подняла страшную шумиху и решила поразить мир грандиозной сенсацией. Оказывается, «ведущие актеры мюнхенской драмы были искренни... они действительно считали, что обеспечили мир в Европе». Со страниц «Санди экспресс» член английского парламента Беверли Бакстер вопрошает: «Должны ли мы все еще стыдиться Мюнхена?»
Читая такое, невольно обращаешься к истории. Рассказывают, что после окончания франко-прусской войны 1870—1871 годов к графу Мольтке пришли правоверные прусские историки. Пришли затем,
Достопочтенный член британского парламента Беверли Бакстер, как, впрочем, и многие другие буржуазные историки второй мировой войны, пошел дальше этого совета и написал «всю неправду». Лейтмотив статьи Бакстера состоит в том, что Мюнхен якобы явился поражением для гитлеровских генералов. «В наши дни, — уверяет Бакстер, — мы часто слышим фразу: такой-то и такой-то пошел на Мюнхен... Но что же в то время говорили и писали немецкие генералы? Мы узнаем из захваченных дневников, что они рассматривали Мюнхен как полную для себя катастрофу... Они писали, что Чемберлен обошел фюрера и блицкриг, только ожидавший сигнала, был отсрочен».
Нюрнбергский процесс внес полную ясность в данный вопрос. Может быть, единственная услуга, оказанная Риббентропом истории состоит как раз в том, что он рассказал на этом процессе относительно Мюнхена.
Риббентроп никак не согласен с теми, кто пытался и пытается еще представить Мюнхен как катастрофу для Гитлера. Он решительно опроверг это в своих показаниях перед лицом Международного трибунала, а еще определеннее высказался в собственных мемуарах, написанных в тюремной камере и уже после его смерти изданных отдельной книгой в Англии. Вот небольшая выдержка из этих мемуаров:
«В ходе допроса после моего ареста мистер Киркпатрик спросил меня: „Был ли фюрер очень недоволен, что Мюнхен привел к соглашению, так как это не позволило ему начать войну, и верно ли, будто Гитлер сказал в Мюнхене, будучи недоволен решением, что в следующий раз он спустит Чемберлена со своих лестниц вместе с его компромиссами?“
Я могу сказать, что все это абсолютная неправда. Фюрер был очень доволен Мюнхеном. Я никогда не слышал от него ничего иного. Он позвонил мне по телефону немедленно после того, как премьер-министр уехал, и сообщил о своей радости по поводу подписания дополнительного протокола. Я поздравил Гитлера... В тот же день на вокзале Гитлер еще раз выразил свое удовольствие в связи с мюнхенским соглашением.
Всякие иные версии по поводу точки зрения Гитлера или моей являются полной фикцией».
Это тот редкий случай, когда германский рейхсминистр иностранных дел говорил правду.
Тень «гиганта»
Конечно, не всегда успехи Риббентропа, столь высоко оцененные Гитлером, объяснялись только «любезностью времени». Он, как и Розенберг, считал давно и безнадежно устаревшей известную формулу Бисмарка: «Политика — это искусство возможного». «Искусство делать невозможное возможным» — в этом видели Гитлер и его подручные основу нацистской политики.
Такая концепция начисто порывала с прежними представлениями о дипломатии и ее методах. Даже своим не очень большим умом Риббентроп понял это. Как только он ознакомился с программой нацистской партии и был посвящен в планы гитлеровского заговора
Существует большой генеральный штаб. На него возложено главное — подготовка и осуществление планов нападения на другие страны. Но прежде чем эти планы начнут претворяться в практические дела, необходимо создать благоприятную внешнеполитическую обстановку. Короче говоря, он, Риббентроп, должен поставить дипломатический аппарат Германии целиком на службу вермахту. Весь смысл своей деятельности новый имперский министр иностранных дел видел в том, чтобы средствами внешней политики расчищать путь агрессии. Зато и сама дипломатия «третьей империи» получала в руки веский козырь — возможность всегда и везде оперировать аргументом силы.
В самом начале своих показаний на Нюрнбергском процессе Иоахим фон Риббентроп заявил:
— Мне было сразу ясно, что я должен буду работать в тени гиганта, что я обязан наложить на себя определенные ограничения, что я не в состоянии проводить внешнюю политику таким образом, каким ее проводит министр иностранных дел, ответственный перед парламентом.
Хотя под гигантом понимался в данном случае Гитлер, в действительности им являлся большой генеральный штаб нацистской Германии.
Блестящий демагог барон Сонино, бывший некогда итальянским министром иностранных дел, приказал выгравировать над камином в своем кабинете следующее изречение: «Другим — можно, тебе — нельзя». Риббентроп знал это изречение, но перефразировал его по-своему: «Другим — нельзя, тебе — можно». Именно таким девизом руководствовался он, как министр иностранных дел «третьей империи». И это стало возможным лишь потому, что каждый его шаг в дипломатической области подкреплялся военной силой. Агрессивные заговоры и политические убийства, шантаж и угрозы, шпионаж и пятые колонны, бесстыдные сделки с квислингами и самые беспардонные ультиматумы законным правительствам соседних стран — вот что составляло арсенал гитлеровского дипломата.
Наступила эра солдафонской дипломатии, многие черты которой унаследовали ныне дипломаты стран Атлантического договора, особенно США и ФРГ.
Допрос Риббентропа длился несколько дней. Он, как и все, увиливал, старался уйти от ответственности. Но в отличие от Германа Геринга где-то в глубине души у него еще теплилась надежда избежать виселицы. Поэтому Риббентроп не позволял себе на суде никаких эксцессов. В ряде случаев, понимая всю бесполезность голого отрицания фактов, он признавал свою вину. И тогда весь его вид как бы говорил суду: смотрите, я совсем не такой фанатик, как Геринг, со мной можно иметь дело. Геринг же при этом буквально неистовствовал, довольно громко называл бывшего имперского министра тряпкой и ничтожеством. Однажды он сказал соседям по скамье подсудимых, что Риббентропа считала упрямым и опасным дураком даже собственная теща. Она будто бы не раз заявляла:
— Самый глупый из моих зятьев стал самым знаменитым.
Подсудимые живо реагировали на эту остроту, а Риббентроп страшно обозлился на Геринга и два дня не разговаривал с ним.
Но «готовность сотрудничать» с трибуналом была только уловкой Риббентропа. Он был отнюдь не искреннее других.
Я уже имел случай отметить, что по англо-американской системе судебного процесса, принятой в Нюрнберге, никто из обвиняемых не мог заблаговременно ознакомиться со всеми материалами дела. Не зная в точности, какими конкретно доказательствами их виновности располагают прокуроры, они чаще всего пытались на всякий случай отрицать свою вину, пока не предъявлялся тот или иной документ, разоблачающий лжеца. Так было и с Риббентропом.