Нюрнбергский эпилог
Шрифт:
А вот еще одна неприятность: в суде допрашивается видный чиновник СС Олендорф. Как уже известно читателю, он возглавлял эйнзатцгруппу «Д» на юге Украины, которая успела уничтожить 90000 советских людей. Олендорф заявил, что командование вермахта самым лояльным образом сотрудничало с ним. На этой почве совместной деятельности у него, Олендорфа, сложилась дружба с командующим 11-й армией фельдмаршалом Манштейном. Олендорф счел нужным сообщить, что он очень уважительно относится к фельдмаршалу и, в частности, со всем вниманием учел его просьбу: не производить массовые расстрелы ближе чем в двухстах километрах от ставки 11-й армии. Олендорф считался с такими странностями командующего, который в то же самое время не отказывался принимать от эйнзатцгруппы
Кейтель мог твердить о «свиньях из СС». Иодль мог по-прежнему распространяться по поводу Гиммлеровских «шедевров засекречивания». Но оба руководителя вермахта были пойманы за руку. И за этим первым ощутимым ударом по нацистским военным главарям с нарастающей силой следовали другие.
Кейтелю предъявляют приказ под зловещим названием «Мрак и туман», стоивший жизни сотням тысяч людей. Для того чтобы устрашить население оккупированных территорий, приказ предписывал тайным образом вывозить мужчин и женщин в Германию, где они подвергались самому бесчеловечному обращению и в конечном итоге уничтожались в лагерях смерти. Спросите Кейтеля, какое отношение имеет этот варварский документ к доктрине тотальной войны, к тому, что «массовые жертвы на войне становятся неизбежными вследствие прогресса военной техники»? Он не сумеет ответить. Так почему же Кейтель — человек старых благородных традиций — поставил свою подпись под столь жестоким приговором сотням тысяч невинных людей?
Кейтель признает, что он понимал всю преступность этого приказа. Он даже будто бы тормозил издание его.
— Однако все мои старания были безуспешны, — добавляет Кейтель. — Мне даже угрожали...
Так вот оно, оказывается, в чем дело: Кейтель действовал под угрозой! А что это была за угроза? Может быть, тоже смерть, концлагерь или по крайней мере отстранение от должности. Да ничего подобного.
— Мне угрожали, — говорит Кейтель, — что в таком случае составление этого приказа будет поручено министру юстиции.
Поистине страшная угроза. Кейтель рискует потерять доверие фюрера. А сохранить его так просто — надо лишь поставить подпись под приказом «Nacht und Nebel („Мрак и туман“). И, не долго раздумывая, он ставит.
Убиты сотни тысяч людей! Ну и что? Зато у Кейтеля остаются по-прежнему добрые отношения с фюрером.
Так думал Кейтель тогда. Но как тяжко все это обернулось для него в Нюрнберге.
Октябрь 1939 года. Только что отгремели заллы вермахта на истерзанной польской земле. Кейтель ведет беседу с Гитлером. Он высказывает фюреру свои соображения по поводу того, какой должна быть оккупационная политика в Польше.
И опять, увы, в распоряжении Международного трибунала стенографические записи. А в них есть такие слова:
«Нельзя допустить, чтобы польская интеллигенция стала руководящим классом; жизненный уровень в этой стране должен быть низким. Мы хотим изъять оттуда рабочую силу».
Кейтель говорит с Гитлером о массовых расправах над польской интеллигенцией, о расстрелах наиболее видных ее представителей. Надо интеллектуально обезглавить польский народ.
Подсудимый не может отрицать достоверность этой записи, хотя и стремится всячески выпутаться из пренеприятного положения. Он ссылается на то, что все это мысли Гитлера, а не его и что вермахт ничего не знал о них. Но тут же Кейтелю наносится очередной удар: обвинитель спрашивает, встречался ли он в то время с адмиралом Канарисом? Да, конечно, встречался. Вслед за тем обвинитель сообщает, что в его распоряжении имеется запись одной из бесед Кейтеля с Канарисом. Оказывается, Канарис сообщил тогда начальнику штаба ОКБ о массовых расстрелах поляков, об уничтожении представителей польской интеллигенции. Разумеется,
И вот советский обвинитель предъявляет Кейтелю «Распоряжение о применении военной подсудности в районе „Барбаросса“ и об особых мероприятиях войск». Это распоряжение, подписанное начальником штаба ОКБ за полтора месяца до нападения на СССР, предусматривает самые варварские способы расправы с советским гражданским населением. А вот еще одно свидетельство заботы Кейтеля о том, чтобы гитлеровская программа выполнялась самым скрупулезным образом. Руденко оглашает приказ ОКБ от 16 сентября 1941 года, в котором уже прямо говорится, что «человеческая жизнь на Востоке ничего не значит». Кейтель, который так пытался уверить суд в том, что «вермахт здесь ни при чем», требует в этом приказе:
«Искуплением за жизнь немецкого солдата в этих случаях, как правило, должна служить смертная казнь 50—100 коммунистов. Способ казни должен увеличивать степень устрашающего воздействия».
Может быть, Кейтель не помнит этого приказа или совсем отрекается от него? Отнюдь нет! Кейтель лишь спорит о цифрах. Вот выдержка из стенограммы судебного заседания:
«Кейтель. Я этот приказ подписал, однако те цифры, которые там указаны, являются личными изменениями в приказе, именно личными изменениями Гитлера.
Руденко. А какие цифры вы представили Гитлеру?
Кейтель. Пять — десять человек. Это — та цифра, которую я указал в оригинале.
Руденко. Значит, у вас расхождение с Гитлером было только в числе, а не по существу?
Кейтель. Смысл был таков, что для достижения устрашающего воздействия за жизнь одного немецкого солдата необходимо было потребовать несколько человеческих жизней...»
Так постепенно, под давлением бесспорных документальных доказательств рушилась избранная Кейтелем защитная позиция. Рушилась в целом позиция защитников германского милитаризма, пытавшихся свалить всю ответственность за совершенные зверства на новые условия, связанные с развитием военной техники.
Потерпела крах и другая «линия защиты». До поры до времени можно было говорить о том, что «во всем виноваты СС и гестапо», а «вермахт здесь ни при чем». Но когда документы, разоблачающие ОКВ и лично Кейтеля, стали сыпаться как из рога изобилия, Кейтель все чаще начал прибегать к стандартным и примитивным ссылкам на то, что он действовал как подчиненный, исполняя приказ начальника. Он утверждал, что в национал-социалистской Германии самым высшим принципом был принцип фюрерства, принцип беспрекословного повиновения приказу. Это не ново. Еще Иммануил Кант установил принцип высшего долга. Кейтель утверждает, что повиновение, бездумное повиновение стало национальной чертой немцев. Разве мир еще не убедился, что для немцев не имеет значения, служит ли их труд достойной цели?
Смысл этих рассуждений Кейтеля в том, чтобы убедить суд, будто он, как и все прочие немцы, служил своему сюзерену Адольфу Гитлеру. Он не спорил и готов был признать, что, возможно, хорошо служил плохому делу, но служил. Беспрекословно выполнял приказы, даже в тех случаях, когда суть предписания не совпадала с его, Кейтеля, убеждениями. Приказ есть приказ — таков высший кодекс чести потомственного офицера. Как жаль, что нельзя вызвать в качестве эксперта кенигсбергского философа!
— Я не сделал ничего, помимо оформления письменного распоряжения Гитлера, — отвечает Кейтель на вопрос советского обвинителя о директиве ОКВ, предусматривавшей фактическое уничтожение Югославии как государства.