Нюрнбергский набат. Репортаж из прошлого, обращение к будущему
Шрифт:
В глазах огромного числа людей Геринг был деградировавшей личностью, опустившимся наркоманом, едва ли не слабоумным и немощным инвалидом. Это представление было плодом длительной антинацистской пропаганды, изображавшей вождей Германии, как правило, в карикатурном виде.
Какая-то почва под ногами у критиков рейхсмаршала была. Во время «Пивного путча» 1923 г., Геринг, командуя отрядами СА, при попытке взять заложников натолкнулся на противодействие полиции. В перестрелке он получил довольно тяжелое ранение двумя пулями в низ живота, после чего его укрыла еврейская семья Баллен, не ведавшая, какому извергу она дала приют. Надо сказать, что
Затем друзья переправили будущего рейхсмаршала за границу, в Австрию, где ему оказали, наконец, медицинскую помощь. Из-за того, что лечение было начато поздно, раны страшно болели. Для облегчения страданий Герингу начали делать инъекции морфия, которые вызвали привыкание.
Привязанность к наркотикам зашла далеко, вплоть до психического расстройства. Геринг стал представлять опасность для окружающих, и его поместили в психиатрическую клинику. По данным медиков, у больного проявился истерический темперамент, наблюдалось раздвоение личности. Припадки слезливой сентиментальности сменялись приступами дикой ярости, во время которых Геринг мог пойти на крайности.
Сомневаться в этом диагнозе не приходилось, и тем удивительнее, что на процессе ничего подобного за Герингом не замечалось.
К тому же всех поражало его необыкновенное самообладание. Врач-психиатр Гильберт, наблюдавший подсудимых в нюрнбергской тюрьме, знал о былом недуге рейхсмаршала и пытался задавать ему соответствующие вопросы. Однажды Геринг демонстративно вытянул руку перед носом врача, чтобы показать, что она не дрожит.
Допросы Геринга на какое-то время превратили процесс в шоу. Зал трибунала ломился от наплыва желающих увидеть выступление рейхсмаршала. 13 и 18 марта 1946 г. были днями его бенефиса. Геринг демонстрировал незаурядное красноречие, блистал изящным и непринужденным юмором. Председатель суда лорд Лоренс, большой противник вольностей, не мог остановить взрывы смеха, которыми сопровождалось в зале выступление «фюрера обвиняемых».
Неизвестно, почему, Лоренс, несмотря на протесты всех обвинителей, дал возможность Герингу говорить, сколько тот захочет и не перебивал его. Через некоторое время председатель трибунала, скорее всего, пожалел о своем решении, поскольку заметил о поведении Геринга:
«Мне кажется, этот свидетель, находясь как на скамье подсудимых, так и на трибуне, усвоил высокомерное и презрительное отношение к суду, который, в то же время, обращается с ним так, как он не стал бы обращаться ни с кем».
Будапешт. Бои окончены
Норман Биркетт вспоминал: «Перекрестный допрос не продолжался еще и десяти минут, когда стало совершенно очевидным, что ситуацией полностью владеет не господин судья Джексон, а обвиняемый Геринг. Подчеркнуто вежливый, исключительно проницательный, находчивый, ловкий, изобретательный, он мгновенно оценивал обстановку, и, по мере того как укреплялась его уверенность в себе, становилось все более явным его преимущество… Место у барьера свидетелей принадлежало ему безраздельно в течение почти двух дней, причем его ни разу и ни при каких обстоятельствах не прерывали».
При этом Геринг как «великий человек», каждый шаг которого должен
От скамьи подсудимых к барьеру свидетелей он шел широким и уверенным шагом. За стойкой рейхсмаршал всем своим видом выражал надменность и спесь большого «государственного деятеля». Снедаемый манией величия, Геринг однажды заметил, что ему кажется, что не конвоир ведет его, а он — конвоира…
Как и другие моменты процесса, допросы Геринга шли в радиоэфир и транслировались во многих странах. Солдаты вермахта, толпившиеся у громкоговорителей в лагерях военнопленных, гордились боевитостью своего рейхсмаршала и даже аплодировали ему. Громко возмущались, кто на себе испытал все ужасы фашизма, но, тем не менее, признавали мужество, стойкость и изворотливость «наци № 2».
Одна небольшая цитата показывает, что рейхсмаршал знал толк в политике и публичных выступлениях: «…Ну, разумеется, народу не нужна война… Но, в конце концов, политику определяют лидеры страны, а втянуть народ — дело нехитрое, демократия ли это, парламентская республика, фашистская или коммунистическая диктатура… С голосованием или без него, народ можно всегда заставить делать то, что нужно лидерам. Это просто.
Все, что нужно сделать — это сказать людям, что на них напали и обличить пацифистов в отсутствии патриотизма и в том, что они подвергают страну опасности».
Конечно, речь шла не о том, что Геринг опроверг все доводы обвинения, а только о краснобайстве рейхсмаршала и его полемическом мастерстве. Доказательств вины «наци № 2» было столько, что хватило бы на целую гору смертных приговоров. К тому же Джексон на больших должностях отвык от изощренной пикировки, а возможно и вообще не получил такого опыта. В ходе допроса рейхсмаршала он нервничал, проявлял нерешительность и не обошелся без помощи коллег.
«…В конце концов мы все-таки загнали его в угол, — подвел итоги Джексон. — Однако это было настоящей битвой, длинной и тяжелой, а также сопровождалось значительным количеством вылившейся на Германию совершенно неуместной пронацистской пропаганды… Мы располагали против него таким значительным количеством документов, что исход этой битвы был предрешен с самого начала».
Здесь уместно повториться, но последнюю точку в допросе Геринга, точнее, восклицательный знак, поставил Главный обвинитель от СССР Р. А. Руденко. Его вопросы повергли Геринга в горькое уныние. После них рейхсмаршал прекратил активное сопротивление, поник, резко изменил свое поведение. Это отметили все присутствующие в зале, после чего авторитет Руденко заметно возрос. Все стали говорить о его высоком профессионализме.
Геринг, тем не менее, до конца верил в свое величие и в то, что он служил своей стране. «Через 50 или 60 лет по всей Германии будут установлены статуи Германа Геринга, а крошечные бюсты появятся в каждом доме», — поведал он жене в одном из последних писем.
Фельдмаршал Мильх в 1947 г. сам стал обвиняемым на одном из последующих процессов, организованных американцами в том же Нюрнберге, и был приговорен к пожизненному заключению. В 1954 г. его освободили.
Умер в 1972 г.