О чем безмолвствует народ
Шрифт:
– С чего она вдруг?
– Крокодильи слезы льешь в письмах, вот и вдруг.
– Написал, что есть. Правду писал.
– Кому нужна твоя правда? Матери? Их самих там перевели на карточки: щепоть крупы да кусочек хлеба. Постыдился бы, правдолюб! Жрешь три раза в день, обут, одет. Напиши ей: жив-здоров, учусь бить немцев. Скора буду дома. Обрадуешь старуху. До потолка она прыгнет от радости».
И кто же в таком случае больше думал о матери Кольки Охватова – он сам или его друг, Петька Малков? И после этого выговора сразу же: «Ты гляди, Колька, не сегодня-завтра на фронт выедем. Вот так, в кулак надо сжаться. Прав лейтенант, потерянную голову всякая пуля метит. Я за тебя во как переживаю…» Но Малков переживал не только за своего друга. Как-то после занятий он сказал: «Это же учеба. Пот дешевле крови.
А однажды, не выдержав нытья Охватова, он скажет ему: «Как я хочу попасть скорее на фронт да вместе с тобой в одну роту, чтоб поглядеть, кто же ты есть на самом деле. Я с тебя глаз не спущу, философ!»
Мы так много говорили о Малкове потому, что самому ему не довелось в жизни выговориться, вскоре он погибнет и навсегда сойдет со страниц романа, этот удивительный парень, сумевший, еще не понюхав пороха, уже нажить боевой опыт. Да, на таких все и держалось в самые страшные первые месяцы войны, однако перелома в ходе такой войны можно было добиться лишь тогда, когда не только отдельные личности, а каждый честный человек, преодолев в себе многое, смог уверенно чувствовать себя в бою. И автор вовсе не намеревался противопоставлять Малкова и Охватова, он их сопоставлял, и в этом сопоставлении наиболее полно не только раскрылись характеры конкретных героев, но и разные «варианты» становления людей того поколения, которое принесло себя в жертву искупления всех в совокупности грехов, которыми обременило себя человечество к сороковым годам истекающего столетия.
Но вот от боя к бою что-то прочнеет в Охватове, не сразу, постепенно появляется уверенность в себе, потом она перейдет в чувство собственного превосходства над немцем, и порой станет появляться сопутствующий этому чувству азарт – азарт сражения. Во время того боя, когда Малков погибнет, уничтожив немецкий танк, командир полка Заварухин увидит такую картину:
«Не успел Заварухин додумать свою мысль, как в проломе, через который только что в сад ушли танки, из дыма и пыли появился боец. Он, чтобы не попасть под снаряд танков, быстро упал под стену и уже с земли увидел бегущих немцев. Перед лицом неминуемой смерти он мог еще броситься обратно в пролом, но боец вдруг поднялся, широко расставил ноги, из такого же куцего, как у немцев, автомата ударил по прогалине. По тому, как рухнули немцы, тяжело и неловко, можно было заключить, что боец метко сразил их. Он стрелял уже по брошенным на землю и распластанным – пули, взбивая землю, плясали вокруг них… Боец без опаски, спорым усталым шагом шел по прогалине, и командир полка, старый служака, позавидовал ему, позавидовал его хозяйской неторопливости, с которой он шел к лежавшим на траве немцам».
Как обрадовался бы сейчас Малков, будь он жив и находись он здесь, рядом с командиром полка Заварухиным, – ведь этим бойцом, так хладнокровно уложившим немцев, был его друг, «философ» Колька Охватов, пока еще даже не знавший, что завороженный от всех пуль Петька Малков, который так помог ему «сжаться в кулак» и стать вот таким, каким он теперь был, лежит мертвый совсем неподалеку, совершив свой последний подвиг. А ведь прошло… Нет, в пересчете на фронтовой календарь прошло немало времени, и теперь Охватов умел управлять собой в любой обстановке, а потом он постигнет еще более сложное искусство – управлять другими. И солдатский опыт стоил немало. Так, командир полка Заварухин, увидев, как побежали немцы, обрадуется и от этой великой радости лихо выматерится. «В тон командиру так же изысканно выругался и один из связных со странной фамилией Недокур; Заварухин поглядел в злые, приподнятые к вискам глаза солдата и крикнул:
– Как ты смеешь!
– А что они отпустили их.
Заварухин ничего более не сказал, а подумать подумал: «Я повеселел, что бегут, а солдат глубже глядит». Разумеется, связной Недокур вовсе не был умнее командира полка, как не были в его время все солдаты умнее своих командиров, однако чем ближе человек находился в силу своего «служебного положения» непосредственно к месту боя, тем быстрее к нему приходил опыт. Заварухин был кадровым, опытным командиром, но теперь ему нужно было обретать другой опыт, который впитывал бы в себя и опыт солдата. Чем выше стоял командир, тем труднее давался
Но Иван Акулов не поставил здесь точку, он еще в течение четырех лет работал над завершающей третьей частью романа.
Если в первых двух частях действие не поднималось выше батальонного или в крайнем случае полкового уровней, то в третьей части действие простирается вплоть до Ставки Верховного Главнокомандования. Нет, не тяга к модной «многоплановости», когда амплитуда авторского вторжения в материал бросает читателя то в солдатский окоп, то в кабинет Главнокомандующего, побудила Ивана Акулова раскрыть двери кабинета Сталина. Тут сыграли свою роль побуждения более высокого порядка.
Иногда кажется странным, что после столь успешных зимних операций 1941/42 года летом сорок второго наши войска потерпели на южных участках фронта жестокое поражение и откатились к берегам Волги, а с наступлением зимы вдруг начали и затем завершили блестящую операцию под Сталинградом, по сути дела переломившую весь ход войны. Между прочим, И. Акулов не случайно третью часть романа почти полностью посвящает исследованию причин провала летнего наступления на южном участке фронта. Вот это исследование и привело его в кабинет Главнокомандующего. К весне сорок второго года наши войска не только оправились от тяжелого удара, нанесенного им немцами летом и осенью сорок первого, но в ходе зимних наступательных боев получили боевой опыт, позволявший уже летом сорок второго года проводить
успешные наступательные операции, и в этом мы убеждаемся, когда читаем роман «Крещение». И только грубые промахи в планировании и проведении этих операций позволили противнику перехватить инициативу и, развив ее, выйти к берегам Волги. Неудачи под Харьковом имели своим последствием жесточайшие бои на берегах Волги, но эти неудачи не были фатальными, и тут может только ввести в заблуждение концепция сезонного чередования наших зимних успехов и летних неудач. Такова в общих чертах точка зрения автора романа «Крещение».
Когда мы говорим о народном характере Великой Отечественной войны, то обычно понятие ее народности сводим к самому широкому участию народа в войне и к пониманию им целей и задач войны. При всей неоспоримости этих положений их нельзя считать исчерпывающими, так как народ не только принял участие в войне и понял ее цели, но он еще осознал свою роль в войне, в жизни, в истории, роль не только исполнителя, но и творца.
«Березову вдруг открылось, что он никогда не знал истинной силы и духа руководимых им войск и потому не мог верно судить, что ждет его войска. И нынешний бой. Чем он отличается от множества других, удачных и неудачных, проведенных генералом? Ничем. Как и во всех прежних боях, Березов выжмет из войск все силы и, конечно, докажет, что он наступал, когда надо было, может быть, только обороняться. А дал ли он накануне сражения какое-то мудрое, оригинальное решение, которое настолько бы совпадало с силами, духом и потребностью войск, чтобы войска удивились, обрадовались или огорчились, но поверили бы в свою победу? (Курсив мой. – А, Л,)
Березов знал, что из войск можно выжимать все силы, и он это делать умел, но теперь он понял, что можно это еще не значит – нужно. То, что сформулировал для себя боевой генерал Березов в разгар летних неудач сорок второго года, миллионами рядовых участников войны пусть и не было столь четко же сформулировано, но было уже прочувствовано и осознано и прочным слоем вошло в толщу народного мировосприятия.
«До солдат, – думал полковник Заварухин, – до основных исполнителей всякого приказа командования, решения доходят в самую последнюю очередь и в предельно сжатой, лапидарной форме, попросту сведенной до команды. И чем грандиознее намечаемая операция, чем глубже и основательней продуманы вопросы секретности, тем больше знают солдаты о предстоящем сражении, тем вернее судят о нем. На маршах и дневках ведут солдаты неспешные беседы, прозревают один от другого, нащупывают истину и печалятся или радуются, ожидая грядущего».