О чём молчит лес
Шрифт:
Она, всхлипывая, буркнула:
– Неделя, сказал, проклятая идёт.
– Проклятая? Что-то не слышал я про такую… И что это за проклятье такое, что девкам можно гулять, а парням по домам надобно сидеть?
– Почём мне знать? – в сердцах крикнула Алёнка. – У отца спроси!
– Если бы он хотел сказать, сразу бы сказал. Кому же ещё знать, как не тебе!
– Не знаю я, Олесь! Если навьи опять пришли, так всем бы дома сидеть велено было, как зимой этой. Так на Радуницу их же поминали! Для меня эта неделя проклятая
Сестра ушла к подругам, а я остался. Уж если и Алёнка ничего не знает…
Весь день я сидел в темноте, да только мысли грустные лезли. Весения стояла перед глазами, дюжину раз мысленно звал её по имени. Знаю, что жених я небогатый, но сила в роде. Работник я сильный, умелый, к разному труду привыкший, дом построить смогу, приданого мне её не надо – наживём. Только бы узнать, к кому её сердце расположено.
Ранним вечером вернулось стадо. Отец пришёл в сумерках хмурый и задумчивый. Мать молча накормила нас добрым хлебом и квасом из дома Большака. Алёнка всхлипывала. Никто не сказал ни слова.
Утро наступило тревожное и туманное. Я чувствовал тайну между нами с сестрой и родителями. Они общались полувзглядами, обрывками разговоров, из которых я не понимал ничего, а Алёна и понимать не хотела. Девкам-то выходить не воспрещалось.
– Дома будь, – хмуро велел отец и дал мне мастерить черенки да кожаные поршни латать.
Так прошёл день. На следующий к полудню в наш дом ворвалась Бажена, лицо красное, да как закричит с порога:
– Олесь! Олесь!
Я обернулся на её вопли:
– Чего кричишь?
– Там Алёнка! Алёнка! – тыча пальцем в реку, вопила Бажена.
– Дальше что?
– Тонет!
Я перескочил порог, не захлопнув двери, помчался к реке. Перед глазами прыгали ухабины дороги, не прихваченные снизу порты опутывали ноги. Взбежал на холм и кубарем скатился под гору к воде. Где сестра? Никаких следов, ни кругов на воде – ничего. Вода гладкая, не шелохнётся. Забежал по пояс, глянул во все стороны – ничего. Слышу: со спины всхлипывает кто-то. В зарослях тростника напротив меня сестрица моя сидит, совсем не собираясь тонуть, да только рыдает навзрыд.
– Дура! – крикнул я, подбежал к ней и схватил за плечи.
На это Алёнка разрыдалась пуще прежнего.
– Любит он её! – сквозь слёзы прокричала сестра, я опешил.
Алёна уткнулась мне в голое плечо.
– Кто кого любит?
Сестра промычала что-то невнятное. Девки Большака опять ей насплетничали.
– Ты правда топиться удумала?
Сестра пнула босой ногой большой, щербатый камень – притащила откуда-то – и всхлипнула.
– Дура! – повторил я, поднял камень, который оказался не таким уж тяжёлым, да для её козьего веса в самый раз, и кинул его в речку.
– У меня, может, тоже сердце болит, но я же тонуть не собираюсь!
– Так не мужское
– И что же? Сердце-то, оно у всех одинаковое!
Алёнка посмотрела на меня так пристально, как будто в первый раз видит. Перестала всхлипывать, только слёзы выкатились из открытых глаз.
– Олесь, – позвал третий голос.
Мы с сестрой мигом обернулись.
У воды, на полосе между землёй и рекой, стояла она, Весения. Вода за ней искрилась, ослепляя. Я вскочил и только сейчас вспомнил о наготе своей. Сестрица плюнула в её сторону и отвернулась.
– Я не собираюсь уводить у тебя жениха, Алёна. Он тебя любит, – тихо сказала Весения, – а если что, то после Купала всё пройдёт.
Вид у неё был печальный, волосы в ряске и тине, платье – в мокрых пятнах.
– Что она плетёт, не понимаю, братец? – процедила сквозь зубы сестра, не оборачиваясь.
– Я говорю, что любит он тебя.
– Да ты, как я посмотрю, умница да благодетельница наша! Спасибо, утешила! Да вот только моего Селемира заморочила и брата моего замучила! Посмотри на него, что творишь, окаянная! – Алёнка вскочила на свои маленькие, прыткие ножки, подол подоткнула да на Весению пошла.
Возлюбленная моя отпрыгнула от неё подальше в воду, в тень ив.
– Что ты за девка? Сердце-то у тебя есть?
– Оттого и не знаю, что делать! – крикнула Весения, отступая в зелёную воду.
– Что случилось с Яриком? – не выдержал я.
Весения молчала, поглядывала на мою сестру. Алёнкины огненные волосы горели в свете полудня. Щёки в веснушках раскраснелись, она вся была полна силы – маленькая, худенькая, юркая. Весения сливалась с речными тенями и тиной.
– Алёна, подожди меня на берегу, – попросил я.
– Смотри, космы твои выдеру, – пригрозила ей сестра и, нахмурившись, отступила.
Я зашёл в воду за моей неведомой.
– Ярика увели мои сёстры. Он был у них… а потом утонул.
– Что же его погубило?
Она молчала.
– Всем парням из дому выходить запрещено, – добавил я.
– Я знаю, это правильно… Вам совсем ничего не рассказывали?
– Отец только сказал, что неделя проклятая.
– Можно и так сказать.
– Я тосковал без тебя, сердце изнылось, – робко прошептал.
– Ничего. После Купала пройдёт.
– Это за всю жизнь не пройдёт.
Весения опустила глаза и сказала:
– Селемира и тебя не увлекут мои сёстры, как они увлекли Ярика. Того, кого выбрала одна, уже не сможет увлечь другая.
– Да кто вы такие?! – не выдержал я.
– Ты не найдёшь нас среди людей после Купала, – медленно произнесла Весения и шагнула глубже в реку, – нам больше не надо видеться, не игры это, Олесь.
С этими словами она окунулась с головой и исчезла. Я шагнул за ней, но её не было видно. Она уплыла, как уплыла в день нашей встречи.