О чём поют цикады
Шрифт:
Лабиринт
Неожиданно налетевший порыв ветра разбил усилившийся шелест на вполне отчётливые слова: «время на исходе!». Меня как током ударило. Прозвучавший из ниоткуда голос, не вызвал должного недоумения, а только подстегнул к более решительным действиям. Хрупкая комплекция сыграла мне на руку, и я без особого труда проскользнула внутрь. Отчётливое чувство обречённости тотчас сдавило моё сердце, как будто за мной захлопнулась чья-то коварная ловушка. Это место, пугало меня до чёртиков. Всё моё естество противилось ему, отчаянно пытаясь выбраться из плена, ставшего чужим тела. В дико озирающихся глазах застыли непролитые слёзы
«В час волка, рождённые адскою мглой
Сквозь шёпот листвы и родных голосов,
Бесплотные тени идут за тобой,
Ну же, смелее, ответь на мой зов!
Когда средь охваченных дрожью лесов
Душою услышишь мой голос печальный,
Манящий в ночи уже много веков,
Покорно прими мой подарок прощальный-
Свободу от бренного тела оков.
Ты слышишь? То звон по тебе погребальный…»
На короткий миг по телу прошёлся непроизвольный озноб, а песня всё разносилась вокруг траурным эхом. Словно опомнившись от чар, я стала беспорядочно светить на окружающие меня с трёх сторон стены. Вход, через который я прошла сюда исчез. Я несколько раз ощупала каждый сантиметр каменного барьера отделяющего меня от ночного леса, но не обнаружила ни малейшей выемки, ни крошечной царапинки. Ничего. Отступать попросту стало некуда.
На негнущихся ногах, я направилась вперёд, в непроглядный мрак пещеры. Темень была настолько густой, что её с трудом рассеивал луч, довольно мощного фонаря. Вскоре я искренне пожалела о забытой в спешке тёплой толстовке. Влажный холод пробирал до костей, а ноздри разъедал спёртый запах подвальной сырости.
Тело, наконец, перестало жить отдельной от меня жизнью, зато в голове начал нарастать беспорядочный гул. Я никогда раньше не слышала голоса, справедливо считая это уделом душевнобольных и героев мистических триллеров. С психикой у меня проблем не наблюдалось, да и на кино моя жизнь мало походила. Тем не менее, от невнятного гомона закладывало уши, словно тот пытался перекрыть мои собственные мысли. Голоса, сотни голосов разрывали мне череп. Они кричали, требовали, стенали, сливаясь в один оглушительный и протяжный вой.
Мой путь постоянно петлял, сменяя резкие повороты на многочисленные развилки. Пахло тленом. Под ногами противно чавкало и похрустывало. Набравшись смелости, я посветила вниз и тихо вскрикнув, отскочила к стене. Пол пещеры был усыпан клочками меха и костями мелких животных. Белки, летучие мыши, зайцы, стали главными блюдами, на этом чудовищном пиру. Среди них, ни на миг, не прекращая возни, копошились мириады насекомых. Передёрнувшись от отвращения, я пошла дальше, стараясь особо не думать, куда ступаю.
Помимо навязчивого звона, вибрирующего в моём плохо соображающем мозгу, меня мучило отчётливое ощущение чужого присутствия где-то совсем рядом. Сбоку доносилось постороннее дыхание, тяжелое, с едва заметным присвистом. Что это могло быть? Кошка? Лисица? Нет. Что-то явно большее по размеру, гораздо большее. Я поймала себя на том, что слышу дробь собственных зубов. Пару раз резко оборачивалась, нацеливая свет в сторону откуда, как мне казалось, доносился посторонний шорох.
Завернув за очередной поворот, я оказалась перед воистину странным сооружением. На каменном возвышении, чем-то напоминающем древний алтарь, были искусно высечены переплетённые в самых немыслимых позах человеческие останки. Желтоватые черепа скалились в нестерпимой агонии. Их предсмертные крики вторили творившемуся в моей голове хаосу. Среди великого множества этих голосов, пробился один, до одури родной. Папа!
Незнакомка
Во мне словно открылось второе дыхание, не обращая больше ни на что внимания, я кинулась к жуткому алтарю. На нём стоял массивный гроб из белого мрамора, из недр которого надрывно взывал мой охрипший отец. С моих губ, сорвались слова молитвы. Вокруг засуетились тени, те, которые сопровождали меня от самого бурелома. Они всё так же, не имели устойчивой формы, но теперь стали настолько плотными, что сквозь них не пробивался свет. Они носились кругами, в сумасшедшей пляске, изредка наползая на моё лицо и затрудняя дыхание. Я замолчала, отчего стало немного легче.
Мне уже не особо верилось в своё чудесное спасение, но там, в гробу стенал мой отец! Я должна была попытаться помочь ему. Волнение заставляло трястись мои руки, отчего они постоянно соскальзывали с неимоверно тяжелой крышки. Для того, чтобы её сдвинуть, мне пришлось отложить мешающий фонарь. Протиснув в крошечную щель острый конец прихваченного дома топорика, я ещё немного расширила просвет, посветила туда, но смогла различить только тяжелые цепи. Тело вмиг покрылось липким, холодным потом. Папа, был прикован!
В голове роились тысячи вопросов. Кто мог сделать это с ним? Кто придумал заживо погрести его в этом склепе? А главное – зачем?! Если это маньяк, то где он сейчас? Затаился? Чем объяснить происходящую здесь чертовщину? Эти голоса, песни, тени? Они ведь не были плодом моего больного воображения! Сдаваться я не собиралась, поэтому терзаемая возникшими загадками, я попыталась вызволить отца. Навалившись всем своим весом, я упорно стремилась столкнуть испещрённую письменами крышку с каменного саркофага. Наконец, мне это удалось! Крышка, сорвавшись под собственной тяжестью, с глухим стуком раскололась на несколько частей. Где-то под этими завалами остался лежать мой фонарь. Его слабый свет едва пробивался, освещая витающую в пропахшем гнилью воздухе пыль. Она забилась в дыхательные пути, причиняя непроходящий зуд.
– Пап, потерпи, я сейчас! – прохрипела я, сгибаясь от удушливого кашля.
Поднявшись на цыпочки, я перегнулась через неестественно холодную стенку гроба, и принялась на ощупь разматывать цепи. К моему облегчению, они, хоть и с трудом, но поддавались. Орудуя в кромешной темноте и панической спешке, я умудрилась оббить себе все пальцы. Превозмогая боль, мне удалось распутать руки и ноги, а затем скинуть стальные путы вниз. Они с оглушительным лязгом упали к подножью алтаря, протащив за собой одну из украшающих его частей. На короткий миг, я, заглянула в зияющие мёртвой пустотой глазницы. Это был настоящий, человеческий череп, а никакая не скульптура! Да что же это за проклятье? Где я?!