О чём поют воды Салгира
Шрифт:
Запись от 13 / 26 января 1920 г
Мамочка не понимает, что у тринадцатилетней девочки может быть страшное, тяжелое горе — потеря родины. Но я готова перенести ещё какие угодно страдания, лишь бы удалось спасти Россию.
Запись от 14 / 27 января 1920 г
Море — как гордо и прекрасно звучит это слово! Сегодня мы ходили на мол, до самого маяка. Оно спокойно, ласково-нежно, отливает миллионами
Запись от 14 / 27 января 1920 г
Небывалая для Туапсе погода. Снег и мороз. В гимназии нет занятий, уж очень холодно. Было три урока по пять минут, и нас отпустили. Расскажу кое-что о нашей жизни. Спим на классных досках, положенных на парты. Под простыню подкладываем шубы. Взбираться на наше ложе можно только со стороны столов, но не скамеек.
Около восьми часов встаём. Папа-Коля идёт на базар. Мамочка варит на примусе кофе. Я обыкновенно не дожидаюсь его и иду в гимназию, которая очень близко. Прихожу в половине первого. Начинаем с Мамочкой на примусе варить обед. Папа-Коля или бывает дома, или на заседаниях, больше для препровождения времени. Часа в два-три — обед. На первое у нас варёная картошка. Тарелок у нас нет. Нам здесь дали сковороду, кастрюлю и вилку; едим прямо со сковородки. На второе пшённая каша.
Я обыкновенно раскладываю пасьянс или пишу дневник. Уроков учить не могу — нет книг. Потом чай. Стаканов у нас нет. Мы купили одну эмалированную кружку. И две жестяных банки из-под консервов с припаянными ручками. Из них пьём. Чайника у нас нет. Завариваем чай в специальной ложке. Ложек у нас две.
Наше обычное питание: сало, каша и картошка. Воду для умывания и для чая Папа-Коля тащит из колодца. Умываться подаём друг другу той же знаменитой кружкой над лоханкой, тут же в классе, и разводим сырость. Комнату у нас ни разу не топили. Холод, сырость — невероятные. Спать довольно жестко и холодно, ноги болтаются на воздухе, но это ничего. Спать ложимся в девять часов.
Класс у нас малюсенький, живут в нём пять человек, теснота невероятная. Обувь у нас рваная, одежда тоже, белья совсем почти нет, а что есть — одни лохмотья. Папа-Коля такой ободранный ходит! У нас с собой только шубы. Из верхнего платья только что на нас, тоже тёплое. Сейчас это хорошо, но когда потеплеет, что мы будем делать? Вот она жизнь русского интеллигента.
Запись от 18 / 31 января 1920 г
Мы попались в мышеловку: с севера наступают красные, с юга зелёные. Они недавно взяли Сочи, теперь очередь за Туапсе.
Изгнанники
Запись от 31 января / 13 февраля 1920 г
Картина из нашей жизни.
Папа-Коля лежит на нарах и читает «Тысяча и одна ночь». Софья Степановна и Мамочка (далее М.В. — И.Н.), сидя на нарах, штопают чулки. Дмитрий Михайлович чешет голову.
Д.М.: «Чешется, проклятая».
П.-К.: «Какой улов?»
Д.М.: «Представьте себе, ни одного экземпляра». Бросает чесаться и принимается за чистку сапог.
Молчание.
М.В.: «Коля, если пойдешь куда-нибудь, купи кофе».
П.-К.: «Торговал сегодня — пятьдесят рублей коробочек».
М. В.: «На здоровье».
Молчание длится довольно долго.
Д.М. кончил чистить сапоги: «Так-с».
М.В.: «Мы сегодня сидим без чаю».
Д.М.: «Мы только что пили».
М.В.: «Но на вечер керосину нет».
С.С.: «Придётся развести мангал».
М.В.: «Он сломан».
С.С.: «Митя, если Коля отдал свои сапоги в чинку, в чём он сидит?»
Д.М.: «Босой. Пока что — до свиданья, я иду в Тургеневское училище». Уходит.
Тишина.
П.-К.: «Хлеба у нас нет».
С.С.: «Жаль, что керосину нет, а то можно бы гренков поджарить, это вкуснее горького хлеба».
М.В.: «Коля, пока светло, почини примус».
П.-К.: «Да что там, почему он вчера прекрасно горел». Слезает с нар и развинчивает примус.
М.В.: «Софья Степановна».
С.С.: «Ну».
М.В.: «Пойдёмте к нижним грекам, может быть, Софик за пять рублей даст нам “кошку”, утопленное ведро достать».
С.С.: «Идёмте».
Одеваются и уходят… Приходят.
М.В.: «Противно. Квартирант того дома ходит во фраке, словно на бал собрался».
П.-К.: «Видно, у него, как и у меня, ничего нет. Вот он и донашивает старое, а галифе ему тоже не дают делать».
С.С.: «Он сказал, что ведро достанет брат этих Софик».
M.B.: «Хоть бы Дмитрий Михайлович с ним по-турецки поговорил».
П.-K. и С.С. возятся с примусом и рассуждают о нём. Зажгли его.
П.-К.: «Эх, канитель-то, Господи! (примус потух). Ох, ты, батюшки!» Сердится, накачивает.
C.C.: «Довольно, я боюсь, взорвётся».
П.-К.: «Пойду, что ли, за хлебом».
M.B.: «Ничего нет ужаснее, чем надевать мокрые ботинки».
С.С.: «Это убийственно». Жарит гренки.
М.В.: «Так послушай моего совета».
П.-К.: «Чего».
М.В.: «Я испытываю физическую боль, говоря с тобой о сапогах».
П.-К.: «Я себе куплю английские ботинки за три тысячи».
М.В.: «И хватит их тебе на полторы недели».
П.-К.: «Пиневич говорит, что хорошие».
М.В.: «Да врёт он. Да таких дешёвых ты и не найдешь».