О чём шепчут колосья

Борин Константин Александрович

Когда я ходил в школу, в нашей глухой деревушке не было пионерского отряда. Он был создан позже, когда я уже повзрослел.

Пионер — это человек, идущий впереди, прокладывающий в жизни новые пути-дороги. Как много значит для меня это слово! А почётный пионер — особенно. Это признание твоих скромных заслуг перед детворой.

Безграничное детское доверие глубоко тронуло и взволновало меня. Пионерский значок я храню вместе с орденами и медалями. Он мне так же дорог, как и награды, полученные за труд и за боевые дела…

Не

успел уйти Верин, как в дом пожаловал Максим Безверхий с ребятами. Выложил все шкуринские новости. Из «Ростсельмаша» прибыли два новых комбайна. Одну машину намечено дать ему, другую — мне.

— А кто на «Коммунаре» будет работать?

— Твоего «Коммунара» передают Клаве Вороной. Она снова на курсы собирается. К весне вернётся. У нас теперь будет своя Анка-комбайнёрка, сказал Безверхий. Из моего рассказа он уже знал, что на заседании в ЦК выступала Анна Кофанова.

До полуночи двери нашего дома не закрывались. Люди шли и шли — каждому хотелось послушать, как принимала нас Москва и москвичи.

БЕРЁМ В СОЮЗНИКИ ТОВАРИЩА ДОГАДКУ

Когда Владимир Петрович узнал, что Лида хочет работать на комбайне, он сказал:

— По Клавиному следу? Хорошо! Но сначала советую на прицепах потрудиться. С осени при эмтээс откроются курсы по подготовке штурвальных. Подавайте заявление. А когда Вороная вернётся, мы женскую бригаду создадим. Пускай женщины с мужчинами соревнуются.

Весной Вороная получила комбайн. А её место занял Федя Афанасьев. Он работал штурвальным на полях соседнего колхоза и был «списан» со степного корабля по требованию председателя артели. Меня он предупреждал: «Не в меру горяч, на всё критику наводит. Работящий, но неуживчивый… Намаешься с ним, Костя».

Поработал я с Афанасьевым с неделю. Вижу, парень старательный, хваткий. Без дела не сидит: то цепи проверяет, то пыль и полову с рабочих узлов сметает. За каждый допущенный промах болеет душой.

Задержался Борисенко — и Федя тревожится: «Где запропастился наш водовоз? Неужели подведёт?» Говоришь Афанасьеву: «Зря ты, Федя, волнуешься. Борисенко — человек точный, не подведёт». Афанасьев отвечает: «Не волнуется только сухое дерево. А я живой человек….»

Молодому человеку можно простить излишнюю горячность и запальчивость, но равнодушие, холодное отношение к порученному делу простить нельзя.

У Фёдора Афанасьева была своя струна — струна хозяйственного, смекалистого парня, непримиримого к недостаткам. Он понимал комбайн и так же, как я, досадовал на частые вынужденные остановки. Бывало, только тронешься с места, пройдёшь четверть гона, а Федя уже подаёт условный сигнал — бункер наполнен! Это нас и радовало и огорчало.

Радовало, что хлеба урожайные, что кружить по степи долго не надо. А огорчали частые остановки: на разгрузку бункера уходило примерно столько же времени, сколько на косьбу и обмолот.

— Эх, только разошёлся — и опять… — ставя мелом на бункере

отметку, досадовал Федя.

Каждая его отметка означала вынужденную остановку.

Теперь загорай на солнце и жди, когда зерно заберут, или ссыпай его на землю. Не дают нам ходу.

А что, если без мешков, без грузчиков, прямо на ходу ссыпать зерно в бестарку? Комбайн движется, подвода идёт рядом с ним. Но как сделать так, чтобы конь успевал шагать за комбайном?

На первый взгляд — нехитрое дело приучить лошадь шагать «в ногу» с комбайном.

— А сколько нужно лошадей, и бестарок? — поинтересовался Михаил Назаренко, когда я рассказал ему про свою затею. — Говоришь, двенадцать бестарок и двадцать четыре лошади? Что-то ты, Костя, много запросил. Хватит и пяти бестарок.

— Хватит, если хлеб убирать не спеша. А нам нужно на ходу бункер разгружать.

— На ходу? — повторил Назаренко. — Так, чтобы без остановок? Ну, брат, для такого дела живое тягло найдётся.

Однако не всякую лошадь могли заставить шагать «в ногу» с комбайном или приучить к шуму агрегата. Например, жеребец Ураган никак не поддавался. Шарахаясь то в одну, то в другую сторону, он в конце концов сломал себе ногу.

Несчастный случай с Ураганом разгневал старшего колхозного конюха. Он подал на меня жалобу в правление. По простоте душевной, конюх считал, что раз завод не сделал для выгрузки зерна специального приспособления, то незачем и лошадей терзать. Жалоба его заканчивалась предупреждением: если правлен не колхоза не остановит неуёмных комбайнёров, то они выкинут номер почище, додумаются до того, что поставят на машину жернова и будут не только зерно молотить, но и муку молоть.

На заседании правления долго смеялись над этим заявлением. А больше всех — Владимир Петрович.

— Придумают, честное слово, придумают! — шутил он. — И молоть хлеб будут, и белые пышки на комбайне выпекать начнут. Прямо от комбайна хлебные изделия станут поступать на обеденный стол. Придумают, если в союз с товарищем Догадкой войдут.

— А кто он такой, этот Догадка? Где работает? — послышались голоса.

— Во-первых, не он, а она, — продолжал Щербатых и по-своему пересказал письмо физиолога Ивана Петровича Павлова к шахтёрам.

Академик высоко ценил и умственный и физический труд. Но особенно радовался, когда рабочие вносили в дело хорошую догадку, как бы соединяя работу мысли с работой рук.

— Разгрузка зерна на ходу и есть такой союз комбайнёров с товарищем Догадкой, — закончил он.

— Я за товарища Догадку! — заключил Сапожников. Он предложил выделить в наше распоряжение грузовую автомашину. — Пусть шофёры к комбайну пристраиваются.

Но те ни в какую! Отказываются, шумят: «Где это видано, чтобы автомобиль по стерне, по бездорожью, за комбайном тащился! Напрасно Борин хочет шофёров сделать тихоходами. Не будем к комбайну пристраиваться!»

Сапожников заметил: