О чём шепчут колосья
Шрифт:
Уже третий год Мефодий находился на фронте.
На его полушубке следы осколков. Многие из тех, кто пошёл вместе с майором на войну, больше не отзывались на голоса товарищей.
Не отзовётся и Николай Ушаков, павший смертью храбрых под Севастополем, Не откликнутся и неугомонный Федя Афанасьев, погибший при защите полуострова Ханко, и большой книголюб Василий Туманов, сражённый под Нальчиком, и Владимир Петрович Щербатых — законодатель колхозных полей и мой наставник…
А какие это были люди!
Из
Наш батальон обеспечивал фронт боеприпасами, горючим. От Смоленска мы двигались через Минск, к нашей границе. Здесь, на берегу Немана, я увидел дорогой всем нам новенький пограничный столб. Он был поставлен на том же месте, где стоял до 22 июня 1941 года. Поставлен теми, кто очистил свой дом от гитлеровской погани, кто вернулся победителем на исходный рубеж.
Я прислонился к полосатому пограничному столбу и бережно провёл рукой по шершавому, только что оструганному дереву. Хотелось постоять возле него, подумать, вспомнить пережитое…
Впереди лежали земли гитлеровской Германии. Отсюда начиналась война. Где теперь тот вражеский лётчик, что бросил бомбу на нашу мирную станицу, что, как коршун, носился над нашим комбайном?
Должно быть, лежит на погосте. Сбитый на Кубани, он уже больше не вернётся на Неман. Больше не разбойничать ему на нашей земле, не тревожить наше чистое небо!
Летом 1945 года из Германии нашу часть перебросили на Дальний Восток. Ехали мы через Москву. Я воспользовался разрешением командира части и отправился в Орликов переулок, в Наркомат сельского хозяйства.
СЕМЬ ПЯТНИЦ НА ОДНОМ КОМБАЙНЕ
— Капитан степного корабля и на войне капитан! — приветствовал меня мой старый знакомый, ставший заместителем начальника главка. — Вот хорошо, что вовремя приехал!
В этот день открылось Всесоюзное совещание комбайнёров.
Механизаторы собрались в клубе наркомата. Здесь были посланцы Украины, Кубани, Сибири, Поволжья. На многих — военные гимнастёрки, орденские ленточки, нашивки о ранениях.
— Здорово, земляк! — крикнул наш кубанец комбайнёр Вася Давиденко.
Мы крепко обнялись, разговорились.
— С какого фронта?
— С Третьего Белорусского, — отвечаю Давиденко, с которым мы до войны встречались много раз. Вася хорошо знал мою семью.
— Отвоевался? — спросил он.
— Ещё нет. Еду дальше, на Дальний Восток.
— Как дочки?
— Младшие бегают в школу, а старшая, Аня, готовится в институт.
— А как здоровье Лиды?
— Не жалуется. Работала в Жестелеве председателем колхоза.
— Вот здорово! Выходит — признали, одобрительно отозвался Давиденко, слышавший от Лиды, что всего лишь тридцать лет назад таких, как она, в том же
Жестелеве за людей не считали.
Вспомнил я тут делёжку земли в Жестелеве, разгневанного свёкра, выгнавшего Лидину мать с новорождённой. И за что? За то только, что у неё родилась девочка, а женщине по старым законам полагалась лишь земля на кладбище.
Я спросил Васю, как он себя чувствует.
— Не жалуюсь, держусь. Три ранения, одна контузия. Думал — не жилец на этом свете. Но смерти не поддался. И знаешь, Костя, каким лекарством я спасался? Желанием жить, работать…
Открылось совещание. Мы сидели с Васей и слушали алтайского комбайнёра Семёна Пятницу. Он говорил о том, как на Алтае готовятся к уборке, а потом рассказал о своих детях, которые теперь трудятся на комбайне рядом с ним.
— Выходит, что не один Пятница, а семь Пятниц работают на комбайне, — шепнул мне Вася, когда Семён Ефимович сошёл с трибуны.
Да, так и выходит. С алтайским комбайнёром я хорошо был знаком. Примерно в один год мы — Пятница на Алтае, я на Кубани — загорелись желанием оседлать комбайн. Меня поддержали, послали в школу механизаторов, а Пятнице не разрешили. Правление колхоза наотрез отказалось отпустить высококвалифицированного кузнеца.
Но Пятницу не покидала мысль о комбайне. Работая в колхозной кузнице, он в свободное время читал книги о комбайнах, следил за тем, как опытные механизаторы добиваются высокой выработки, водят по два комбайна на одном сцепе. Семёна Ефимовича часто видели в поле возле комбайна и в ремонтной мастерской. Упорству Пятницы можно было позавидовать. За год он самостоятельно изучил комбайн и знал его не хуже тех, кто кончал специальные школы. А на второй год, когда МТС получила две новые машины, директор не задумываясь решил отдать их в руки Пятнице.
По селу поползли кривотолки: «Не знал директор, как угробить комбайны, вот и отдал их кузнецу Семёну»!
Дошли эти разговоры и до директора. Он заколебался: «А что, если и в самом деле Пятница не справится, поломает машины?»
Но Семён Ефимович справился, и ещё как! Через два года стал мастером комбайновой уборки, а когда у него подросли дети, — главой целой династии механизаторов.
После выступления Пятницы мне как-то стадо не по себе: зреют хлеба на Кубани, самое время отправляться в Шкуринскую на уборку, но дороги мне туда сейчас нет.
Мой путь лежал на Восток.
В перерыве между заседаниями заместитель наркома спросил:
— Когда, Борин, думаешь на Кубань вернуться?
А Вася Давиденко добавил:
— Надо Борина из армии отозвать.
— Отозвать можно, — согласился заместитель наркома, — а как товарищ капитан на это смотрит?
Что ответить? Я рвался домой, к семье, к любимому делу. Но война кончилась только на Западе. Полный мир ещё не наступил. Приходилось ещё за него постоять….