О чём шепчут колосья
Шрифт:
— Да ты, Ваня, лучше на колос посмотри да послушай его. Он давно и нас, комбайнёров, и вас, конструкторов, слёзно просит: «Товарищи! Я не полено, не мёртвая плёнка, а живое существо, Считайтесь с моими особенностями!»
— С какими, Костя?
— Прежде всего с биологическими.
— Ну-ну, выкладывай. Ты ведь теперь один в двух лицах: и комбайнёр и агроном. Комбайнёр Борин стремится побыстрее пропустить через молотилку весь скошенный хлеб, а агроном…
— И тот и другой, — перебил я Полеводина, — должны думать не только
Я вырвал несколько стеблей пшеницы, чтобы показать Полеводину форму колоса. В середине он был толще, а у верхушки и основания тоньше. И зерно в колосках держалось с разной силой: в средней части оно налитое, наиболее крупное, слабее держится в плёнках колоска. Дай по колосу два-три щелчка, и лучшее зерно из него сразу выскочит. А у основания и в верхней части колоса расположены мелкие зёрна, и сидят они крепко. Их не то что двумя щелчками — палкой из колоса не выбьешь.
— Тоже мне открытие Америки! — воскликнул Полеводин, пожимая плечами. — Для разных по форме зёрен в молотильном аппарате есть разные регулировки. Для того конструкторы и придумали бильный молотильный аппарат, чтобы он бил по колосу мягче прежнего, зубастого, не правда ли?
— Мягче-то мягче, — согласился я, — но аппарат рассчитан на вымолот крепко сидящего зерна в колосе. Оттого без разбора с одинаковой силой бьёт и по послушному зерну и по туго сидящему. К тому же втискивает его в такие узкие шёл и, что зерно…
Пищит и лезет, — подхватил Юра Туманов.
— Не пищит, а стонет! — заметил я. — Д аи как ему не стонать! Попробуй зерно длиной в десять миллиметров пропустить через трёх-пятимиллиметровый зазор молотильного аппарата! Бьём зерно, нещадно бьём!..
Вот ты, Костя, всё об одном и том же твердишь. Но сколько, брат, не кричи «халва» — во рту сладко не станет.
— Мне горько…
— А кому сладко? Подскажи, учёный агроном, как избежать сечки зерна. — Иван Васильевич сделал паузу и пристально посмотрел на меня.
Я взял кусок фанеры и мелом, как мог, вычертил на ней схему устройства «эластичной молотилки».
— Значит, по двум потокам хочешь зерно пустить? — сказал Полеводин. — Ясно: лучшее, крупное — по одному, а что похуже прямо на барабан молотилки, по другому потоку.
Полеводин сразу уловил смысл моего предложения. Он посоветовал попробовать своими силами переоборудовать комбайн для двух потоков зерна.
— Я слыхал, — продолжал он, — что ты теперь над кандидатской диссертацией работаешь. Если так, то рекомендую всё то, что ты мне только что рассказал, повторить при защите диссертации.
Полеводин был у нас в начале уборки, а к концу её мне удалось перестроить один комбайн. Над наклонной частью жатки был установлен дополнительный эластичный аппарат.
Через него мы пропустили
— Целое, не битое! — радовался Юра Туманов. — Хоть под лупу его клади, хоть под электронный микроскоп.
ДАЛЁКОЕ СТАНОВИТСЯ БЛИЗКИМ
Осенью я уезжал из станицы. Делегация из средней школы, те, кто себя называют юными механизаторами, преподнесли мне большой букет роз. Когда поезд тронулся, я обнаружил в букете незаклеенный самодельный треугольный конверт.
На листке из ученической тетради каллиграфическим почерком было написано:
Ты уехал, а цветы, посаженные тобою, остались и растут.
Я смотрю на них, и мне приятно думать, что мой сынишка оставил после себя, нечто хорошее — цветы.
Вот если бы ты всегда и везде, всю свою жизнь оставлял для людей только хорошее.
Ребята, тщательно переписавшие эти горьковские слова из его письма к сыну, видать, считали, что они имеют прямое отношение ко всем людям.
… Пассажирский поезд нёсся мимо убранных полей, мимо садов и виноградников, мимо лесных полос. Я долго стоял у окна и мысленно спрашивал: «А что я оставил в Шкуринской после себя?»
Вместе со своими товарищами по комбайну я стремился укрепить в людях веру в новую машину, доказать, на что она способна, если отдать её в умелые, надёжные руки. И, кажется, мои труды не пропали даром. Помнится, после уборки урожая в колхозном клубе чествовали полеводческую бригаду Михаила Назаренко, собравшую по сто пятьдесят пудов пшеницы с каждого гектара.
— Нас величают, — сказал в ответном слове Назаренко, — бригадой рекордного урожая, но одни ли мы трудились над увесистым колосом? Нет, не одни. Скажу прямо: не собрать бы нам столько пшеницы без трактора и комбайна, без наших трактористов и комбайнёров.
Такую оценку особенно приятно было услышать из уст Михаила Назаренко, ещё недавно не верившего в силу комбайна и смотревшего на него чуть ли не как на «железного зверя».
Горьковский наказ вспомнился и тогда, когда я о группой деятелей колхозного движения ездил в Румынию, Польшу, Чехословакию, Венгрию, Германскую Демократическую Республику.
В немецком сельскохозяйственном кооперативе «Фортшритт» нас встретили девушки из молодёжной тракторной бригады. У каждой в руках большой букет цветов. Полевыми цветами были украшены машины, стоявшие во дворе.
Увидев знакомые марки машин, я попросил разрешения на одной из них пройти гон.
— Пожалуйста, — ответил бригадир тракторной бригады. — Выбирайте любой трактор и заводите.
Выбираю мощного «Кировца», быстро сажусь за руль, и машина плавно трогается с места.