О чём шепчут колосья
Шрифт:
В журнале была напечатана статья, которая называлась «Человечеству угрожает гибель». Её написал один английский учёный. Он доказывал, что лет через пятьсот, а может быть, и раньше из-за того что люди и животные непрерывно дышат и в природе происходят различные процессы горения, свободный кислород исчезнет, а вместе с ним должно исчезнуть и человечество.
Невесёлые мысли навевало пророчество англичанина, «Как же так, — думал я, — люди борются, трудятся, надеются, что они создадут новый мир, жертвуют собой ради того, чтобы их внукам и правнукам жилось лучше, а
Целый день я не находил себе места. Прочитал не только статью — весь журнал от корки до корки просмотрел. Думал найти в нём ответ английскому учёному, но, увы, ответа на статью не было.
«Был бы жив Павел, — думал я, — он бы объяснил что к чему». Но Павла нет, и я остаюсь наедине со своими неспокойными мыслями.
Под вечер я отправился к Римме Васильевне. Она прочла статью и, к моему удивлению, улыбнулась и спокойно заметила:
— Напрасно ты, Костя, тревожишься. — Она ласково потрепала меня по голове. — То, что написано в журнале, — чистейший вздор. Мрачное пророчество английского физика давно опроверг наш русский учёный Климент Аркадьевич Тимирязев. Кислорода, без которого нет жизни на земле, хватит с лихвой и людям, и животным, и растениям — всему живому миру,
— А откуда же возьмётся столько кислорода? — вырвалось у меня.
— Пока солнце светит и излучает тепло, пока шумит зелёный океан, — Римма Васильевна повела рукой в сторону одного из многочисленных ручейков этого океана, где росли берёзовые рощи, дубовые гривы, сады, где вдоль Оки раскинулись припойменные луга, — кислородного голода на земле не будет. Никогда не будет! — решительно заключила она.
Римма Васильевна сорвала с яблони большой зелёный лист и протянула мне:
— Познакомься, Костя, с ним поближе. Видишь: лист как лист, но какой сложный процесс совершается в нём! Он — посредник между солнцем и жизнью на земле. В толщине листовой пластинки заложены чудодейственные хлорофилловые зёрна; они-то и улавливают солнечные лучи, образуя органические вещества, питающие растения…
Учительница не раз приходила на помощь мне и позже.
Когда встал вопрос, что делать, куда податься на заработки (в двадцатых годах верёвочное дело в Жесте— леве заглохло), Римма Васильевна посоветовала:
— Иди, Костя, в Павлово, к тамошним металлистам на выучку.
Сама она была павловской, отлично знала местных куста рей-металлистов. Одному из них — Василию Ивановичу Курычеву — она написала рекомендательное письмо.
— Курычев, — продолжала Римма Васильевна, — большой мастер. Тончайшие вещи из железа делает. Стальную блоху, как тульский Левша, подковать может.
Левша, как известно, своим мастерством двух правителей — русского царя и английского короля — удивил. Стальную блоху не только на все ноги подковал, но и на каждой подковке имя мастера поставил.
— А ты знаешь, — продолжала учительница, — в Павлове есть мастера под стать прославленному туляку. Они сотворили замок величиной с горошину.
— Неужто и в самом деле с горошину? — переспросил я.
— Да, Костя. Диковинные замки там делают: похожие и на птичку, и на сердечко, и на мельницу с крыльями, и даже такие, что сами играют. Открываются они до часам, без ключа, в точно установленное хозяином время. Завёл он их на двенадцать часов — секунда в секунду заиграет музыка, и замок откроется.
— Хитроумные замки! — воскликнул я.
— Не хитроумные, а музыкальные, — поправила Римма Васильевна.
Замочное дело возникло в нашей округе в давние времена. По преданию, один из русских царей наказал графу — владельцу села Павлова — не загружать местных мужиков хлебопашеством, так как в те годы никто лучших замков, чем павловцы, на всей Руси не делал.
Павлово лежало на торговом тракте между Москвой и Нижним Новгородом (ныне Горький). По нему купцы возили товар в кованых сундуках. Вырученные за товар деньги клали в плоские сундучки — подголовники. Для каждого сундука нужен был замок: для большого — большой, для малого — малый. Но замки требовались не только для сундуков. И для ожерелья и для браслета. Даже в затворе пушки самое главное замок. Без него пушка не выстрелит.
В тот вечер Римма Васильевна открыла для меня нечто новое и важное: от неё я впервые узнал, как интересна работа металлиста, сколько сложных, красивых вещей можно сделать из обыкновенного металла и как народ уважает настоящих мастеров.
Решил я идти в Павлово. Сборы были недолгие. С вечера сестра заштопала мою самотканую рубаху, положила несколько заплат на посконные, из грубого домашнего полотна штаны, отрезала краюху хлеба. И утром, чуть свет, в новых лаптях я уже шагал в Павлово.
ДОРОЖЕ ЗОЛОТА
С давних пор Павлово называлось селом, хотя уже много лет имело право величаться городом. Ещё в конце прошлого века Владимир Ильич Ленин отмечал, что жизнь таких центров, как Павлово, сложилась совершенно по-городскому. У его жителей выработались несравненно более развитые потребности, привычка к более культурной обстановке и образу жизни, чем у окрестных земледельцев.
Когда я впервые попал в Павлово, всё здесь меня удивляло: и неестественно яркий свет, заключённый в стеклянном пузырьке, и машины, что сами режут железо, и люди, которые из грубых кусков чугуна делают красивые, добротные вещи.
В Павлове что ни улица, то гора: Спасская гора, Бабушкина гора, Воскресенская гора, Фроловская гора. Вдовья гора. Между тем это не горы, а холмы. Обычные холмы, на которых расположился город.
Найти кустаря-металлиста Курычева в небольшом городе оказалось, в сущности, не сложно, стоило мне только обратиться к первому встречному,
— Василия Ивановича ищешь? — переспросил прохожий. — Его мастерская в доме Емельяновых, у самой Бабушкиной горы. Там он день-деньской трудится.