О чем знаешь сердцем
Шрифт:
На словах «честен» и «правда» я застываю.
На секунду он упирается взглядом в землю, затем вновь поднимает его к моим глазам.
– В общем… Я обещаю больше не заявляться к тебе домой, но если ты когда-нибудь решишь, что тебе хочется еще один день… когда угодно… то у меня этих дней целая куча, и… и сегодняшний мне очень понравился.
– Мне тоже, – отвечаю – и только, потому что от его слов, от того, как он на меня смотрит, меня прошивают крошечные иголочки жара. – Спасибо тебе еще раз.
Колтон кивает – безропотно, словно подготовил себя к такому ответу.
–
– Мне тоже. – Я улыбаюсь. Спиной назад делаю пару шагов к машине. Мое сердце гулко бьется в груди.
– Езжай аккуратно.
– Хорошо. Ты тоже.
– Хорошо.
Мы можем продолжать этот диалог бесконечно, придумывая всякую бессмысленную чепуху, лишь бы оттянуть неизбежное – ведь никто из нас на самом деле не хочет прощаться. Но мы уже у дверей, наши ладони на ручках, точно выбор был сделан за нас.
Я привстаю на цыпочки, чтобы еще раз, напоследок взглянуть на него через крышу своей машины.
– Доброй ночи, Колтон.
Он коротко улыбается мне и кивает.
– Доброй ночи. – А потом забирается в кабину автобуса, захлопывает дверцу и заводит мотор.
Я тоже сажусь в машину, вставляю ключ в замок зажигания, но не поворачиваю, а смотрю, как Колтон бросает последний взгляд в зеркало заднего вида и, помахав мне на прощание в открытое окно, уезжает.
Я сижу в сумеречной тиши вечера до тех пор, пока его автобус не исчезает из виду, пока не перестаю слышать и шум мотора, а потом произношу слово, которое повторяла про себя так много раз.
Вернись.
Слово, которое было мольбой, обращенной к Тренту.
Вернись.
Слово, которое было просьбой о невозможном.
– Вернись.
Сегодня я шепчу его солнцу, садящемуся за океан, и волнам, уносящим моменты, которые мы пережили сегодня вместе. И Колтону Томасу.
Глава 13
Сердце представляет собой плотную ткань, трудно повреждаемую и состоящую из всякого рода волокон. Волокна сердца сильно отличаются от всех других по своей плотности, жесткости, значительной мощности и сопротивляемости повреждениям. В самом деле, ни один орган не выполняет столь продолжительной и энергичной работы, как сердце.
Гален «О назначении частей человеческого тела»
Машина Райан – это первое, что я вижу на подъезде к дому. На мгновение я пугаюсь – вдруг с папой опять что-то стряслось, – но потом он появляется из-за угла с садовым шлангом в руках, и я, испытывая облегчение пополам с замешательством, выхожу из машины.
– А вот и моя девочка, – говорит папа, скатывая шланг и оглядывая меня, пока я иду к крыльцу. – Вся сияет… или же прилично обгорела на солнце.
Я смотрю на свои ярко-красные руки.
– Забыла о времени. А что…
– Хорошо отдохнула на пляже?
Из-за полуправды в оставленной мной записке в груди начинает тесниться чувство вины,
– Ага! – Мой голос взвивается неестественно высоко, но папа вроде не замечает.
– Здорово. – Улыбнувшись, он протягивает ко мне руки. – Приятно видеть, что ты погуляла и хорошо провела время. – Папа обнимает меня и целует в макушку, а потом переводит взгляд на мою губу. – Ты уладила дела с хозяином той машины?
Я разглядываю свои припорошенные песком ноги.
– Да. Он был очень мил. Сказал, что никакого ущерба я не причинила и что в страховую или куда-то еще можно не звонить. Так что все хорошо.
Папа бросает на меня подозрительный взгляд.
– А на бумаге это записано? А то, бывает, люди говорят одно, а потом раз – и вызывают тебя в суд.
Я качаю головой.
– Он не такой. Он просто один местный парень. К тому же автобус и так был помят. Короче говоря, ерунда.
Папа, даже не потрудившись спрятать улыбку, приподнимает брови.
– Один местный парень? Хм. Симпатичный?
– Нет, – отвечаю немедленно. – Ничего такого.
– О. Значит, страшненький?
Я стукаю его по плечу.
– Нет. Он не… Так, а что здесь делает Райан? Она, вроде, должна сейчас сидеть в самолете и лететь в Европу.
– Ладно. Все с тобой ясно. Не хочешь говорить об одном симпатичном парне – не надо. – Папа подмигивает мне. – Что касается твоей сестры, то я понятия не имею, что у нее случилось. Она только приехала. И пока особо ничего не рассказывала.
– Они расстались.
Он кивает.
– Я тоже так думаю.
– Долгое нас ждет лето, – говорю я, поглядывая на дом.
– Да, похоже на то.
Нас с папой поймут те, кто знает мою сестру по-настоящему. Но большинство видит в ней только то, что она сама хочет им показать. Райан из тех девушек, на которых все оборачиваются, стоит им зайти в комнату, и преподносит себя именно так – словно все обязаны на нее смотреть. В хорошем настроении она – душа компании. Человек, который заражает всех вокруг своей бодростью и оптимизмом. Ну а в плохом, как, по-видимому, сейчас – если она отказалась от поездки в Европу, которую планировала и на которую копила деньги два года, из-за разрыва с парнем, – все, туши свет. Я наблюдала такое лично много-много раз.
Я делаю глубокий вдох и расправляю плечи.
– Спасибо за предупреждение.
Папа смеется.
– Иди, поздоровайся с ней. Она будет рада тебя увидеть. – Я тянусь к дверной ручке, а он делает озорное лицо. – Только молчок насчет сережки в носу… и насчет волос – тоже.
– Что-о?
– Увидишь.
– Боже, Райан! Твои волосы…
Моя сестра прекращает нарезать зелень и поднимает руку с ножом вверх.
– Ни слова, – обрывает меня она.
Я стою, разинув рот: ее волосы, которые раньше ниспадали до середины спины, превратились в короткий асимметричный боб с выстриженным затылком и длинной прядью, свисающей с одной стороны до самого подбородка. Ничего не скажешь, смотрится радикально. Особенно в сочетании с крошечным сверкающим гвоздиком в правой ноздре.