О, этот вьюноша летучий!
Шрифт:
– У меня, Тихоныч, этой бронзы – во! Со всего мира навез!
– Усики как бы не уплыли, мусью, – проговорил механик, вылез из машины и вынул из кармана трубочку.
Галопом вынеслись на берег залива несколько пролеток из сыскного. В передней с бутылочкой «Редерера» героично раскинулся Отсебятников. Рядом верный Панкратьев.
– А я, господин полковник, арестовал его вещички, – Панкратьев показывает ковровый саквояжик.
– Панкратьев, ты прибавляешь! – изумленно поднял бровь полковник. –
– Боюся, господин полковник, – чистосердечно признался Панкратьев.
– Панкратьев, ты убавляешь! Сгною! Повешу!
Сыщик отчаянно рванул застежки и вытащил из сумки какую-то странную штучку вроде самодельного пугача. Штучка на его коленях стала раскручиваться и угрожающе жужжать.
– Адская машина! – вскричал полковник. – Расходись!
В панике полковник и Панкратьев спрыгнули с пролетки, а «штучка» упала на аллею.
Отсебятников и Панкратьев ждали, затаясь за рекламной тумбой. «Штучка» вращалась, жужжа.
– Георгий Тихонович, дорогой, я знаю летательные аппараты всех систем, я знаю биографии всех дипломированных пилотов мира! Что я мог поделать с собой?
Юра мечется по берегу перед спокойным и важным Тихонычем, жестикулирует с некоторой дозой театральной аффектации.
– Что я мог поделать с собой, если меня неудержимо, гипнотически, испепеляющее манит небо? Фатум! Судьба!
Юра снова спускается в воду и апеллирует своему слушателю выловленным цветком.
– Только эта роковая тяга стала причиной моего маскарада. Пусть общество меня осудит, но я все-таки поднялся в воздух! Пусть теперь все смеются, пусть издеваются на Иваном Пирамидой, но все-таки и он промелькнул на небосклоне, словно падучая звезда!
Юра отвернулся и закрыл лицо локтем. Тихоныч, не меняя выражения каменного лица, смахнул слезу.
– У тебя, Юра, к аеропланам талант, а слезьми делу не поможешь, – говорит он. – Вот Кампо-де-Сципио открыл школу летания, да там деньги нужны. Пятьсот рублей за обучение, сотня в Общество и пятьсот еще залогу…
Юра с безнадежной миной покопался в бумажнике и вытянул единственное, что осталось от «скромнейшего содержания», – синенькую купюру. Вдруг лицо его озарилось.
– Да ведь я же пять тысяч рублей сегодня выиграл, любезнейший Георгий Тихонович!
– Извольте в банке получить по предъявлении пилотского свидетельства, – сухо пресек механик этот порыв. Юра обмяк.
– А что, если… – Тихоныч что-то обдумывал… – А что, если, Юра, я тебя на «Дедал» определю?
«Штучка» продолжала вращаться, жужжа. Мимо проехал автомобиль с представителями прессы.
– Газетчики, господин пол… пардон, мусью… – осторожно заметил Панкратьев.
Отсебятников сердито выскочил из-за тумбы.
– Вздор! Чушь! Бессмысленная штука! Перпетуум мобиле!
Сплюнув, он ринулся к пролетке.
«Штучка» вращалась, жужжа.
– Неужели настоящий
– Да уж это тебе не клуб с маскарадом, – усмехнулся Тихоныч. – Там народ сурьезный. Собирают «фарманы» из французских деталей и свой строят аппарат, хотят в Москву махнуть без посадки. Ну, будя тебе пылать-то! Собирайся!
– А что, собственно, собираться? – Юра отряхнулся как собачонка и быстро-быстро пригладил мокрые патлы. – Я готов!
Вдруг на берегу появилась Лидия и увидела «паккард».
– Тихоныч, почему вы здесь?! – изумленно воскликнула она. – А где же Пирамида?
Юноша, забыв о своем «дезабилье», радостно бросился к ней.
– Лидия, вы меня ищете?
– Примите пирамидону, молодой человек, – сухо сказала девица и вопросительно повернулась к механику.
– Иван Пирамида весь вышел, – туманно ответил Тихоныч. – Испарился!
…Юра уныло бредет по аллее, мокрый, жалкий и длинноногий. Навстречу медленно ползла жужжащая «штучка».
– Папин подарок, перпетуум мобиле, – дрогнувшим голосом сказал этот вчерашний ребенок.
Интермеццо
Пустая петербургская набережная. Пейзаж напоминает старую европейскую гравюру: кудряшки облаков в просторном прохладном небе, далекие шпили позднего барокко, аккуратные мелкие волны на реке, ажурная решетка, каменные плиты, горбатый мосток с фонарем.
Некая пронзительно-грустная нота может возникнуть в небе за облаками, ибо этот пустынный гравюрный пейзаж внезапно появился на экране, словно грань двух кусков жизни, уже прошедшего и будущего.
Вначале на набережной, а скорее на высокой ее точке, на мостике, появится Лидия. Она притронется к фонарю и стрункой вытянется, глядя в небо в немом ожидании.
Затем один за другим по набережной медленно пройдут все герои нашей истории, кроме Юры Четверкина.
Валериан Брутень, о. Илья, бухарский эмир, Яша с товарищами, Иван Задоров, Тихоныч, Вешко-Вершковский, полковник Отсебятников… – словом, все герои, как в театре на последних выходах. Все они молча и сосредоточенно будут смотреть в небо. Глухой голос поэта за кадром прочтет:
Наш мир, раскинув хвост павлиний,Как ты исполнен буйством грез:Через Симплон, моря, пустыни,Сквозь алый вихрь небесных роз,Сквозь ночь, сквозь мглу – стремят отнынеПолет стада стальных стрекоз!Все пройдут, и набережная опустеет. Останется лишь Лидия. Она упорно смотрит в небо.
Бурный шквал романтической любовной мелодии вдруг разбросает облака и зажжет небо закатным огнем.
ДЕДАЛ
завод летательных аппаратов и моторов
Ветчинкин, сын и К°