О, этот вьюноша летучий!
Шрифт:
…В это время Иван Пирамида и Валериан Брутень сидели под крылом одного из самолетов и увлеченно беседовали. Здесь же, облокотившись на ферму фюзеляжа, стояла в очень красивой позе Лидия Задорова.
– Ваня, ты перехлестываешь! – говорил Брутень.
– Клянусь, Валериан, крен в 30 градусов при вираже не только возможен, но и необходим! – пылко доказывал Юрочка.
Песок под крылом «ньюпора» был изборожден пунктирами полета и формулами.
– Лида, Иван перехлестывает, – повернулся к девушке Брутень. – Лидия Дмитриевна, будьте судьей!
Юрочка
Она смотрела на него очень пристально, а мужественный авиатор заливался предательской краской.
– Во всяком случае, – проговорила Лидия, – я вижу, что месье Пирамида может не только покорять истеричных демимонденок, но и рассчитывать полеты.
– Докажи в небе! – вскричал Брутень, вскочил и хлопнул ладонью по фанерному боку аэроплана. – Вот тебе мой «Сопвич»! Самая надежная машина! В небо, Иван!
– Ай-я-яй, господа! – из-за хвостового оперения «Сопвича» выглянул со зловещим лукавством Отсебятников. – Газеты пишут о дуэли, а дуэли до сих пор нет. Ай-я-яй! Пора к барьеру, Ванечка! Пора сразиться, Валерьянчик!
– Тихоныч! – позвал Брутень своего механика. – Готовь машину! Теодор, будь другом, сообщи жюри. Вместо меня сегодня поднимется в воздух Иван Пирамида!
Ни жив, ни мертв стоял Юра Четверкин перед «Сопвичем», даже усы слегка съехали набок.
Машину плотным кольцом окружали любители, газетчики и фотографы со своими треногами.
Валериан Брутень знакомит своего нового друга Ивана Пирамиду с иностранными пилотами.
– Фон Лерхе, добрый мой приятель, родился на берегах Эльбы. Луи Каюзак ищет смерти, гонорары огромные. Ринго Джеггер ограбил поезд в Техасе, купил самолет, – представляет он респектабельного немца, меланхоличного француза с гитарой, американца в куртке из бизоньей кожи.
– Тацуо Хаара, – представляется самостоятельно маленький японец. – По-русски знацица Александр Сергеевич, – хихикает, – как Пускин.
Толпа пропустила уважаемого беллетриста Вышко-Вершковского.
– Философский вопрос, господа авиаторы. Почему вы летаете?
Немец, японец, француз и американец тут же что-то ответили на своих языках.
– Чем дальше от земли, тем меньше чувство рабства, – чохом перевел Брутень.
– Недурно, – усмехнулся беллетрист. – А вы что скажете, Пирамида?
– Я… я… я давно уже заменил в своем лексиконе… – залепетал синими губами Юра.
– Благодарю, – с еле заметной улыбкой поклонился Вышко-Вершковский. – Следовательно, по Фрейду, для вас полеты – это борьба с комплексом неполноценности?
– Что? – вздрогнул всем телом Юра. – Ага!
– Ура! – возопил хор поклонников.
…Длинные прекраснейшие пальцы Лидии обкручивали шею Ивана Пирамиды пушистым белым кашне, чтобы не замерз на высоте, переворачивали кепи козырьком назад, чтоб не сорвало головной убор встречным ветром.
– Я… вы… Лидия Дмитриевна… – отчаянно бормотал Юра. – Джек Лондон… деньги… любовь… страсть…
– Я помогаю вам как пилот пилоту, – сердито сказала девушка.
– Лидия… а если я?..
– Если
Траектория полета бабочки
Панорама аэродрома. В небе На разных высотах уже летают несколько машин. Видно, что управляют ими опытные и осторожные летчики. Аппараты движутся как бы по невидимым, но прочным дорожкам и если набирают высоту, то очень широким серпантином, а снижаются как бы скользя по пологой горе.
На довольно значительной высоте висит над аэродромом воздушный шар Лидии Задоровой.
Взвод солдат тащит «Сопвич» к месту старта. За самолетом поспешают механик Тихоныч и Валерьян. В пилотской кабине Иван Пирамида. Он в глубоком обмороке. Лишь один непогасший еще уголок сознания страстно и отчаянно поет по-итальянски арию Каварадосси.
Самолет на старте. Тихоныч включает зажигание, раскручивает пропеллер, отскакивает.
С чудовищным грохотом, выбрасывая языки пламени и клубы дыма, разбрызгивая горящее касторовое масло, начали вращаться девять цилиндров ротативного двигателя. От этого грохота за спиной (а мотор и пропеллер у этого аппарата были толкающего свойства) Юра вздрогнул и вынырнул из пучины обморока.
«Где я? На этом или уже на том свете?» – такова была его мысль.
Сквозь дым, заволакивающий самолет, он видел объективный мир – трибуны, аэродром, Лидию в шаре. Под руками и под ногами у себя Юра обнаружил множество рычагов, педалей и проволочек.
«Боже мой, я погиб! Где руль высоты, где газ, где руль поворота??? Может быть, драпануть сейчас через все поле и за забор – в Царевококшайск? Маманя! Папаша!»
Возник перед ним блаженной памяти холм над Царевококшайском. Беспечный отрок лежал в нежной мураве, окруженный любимой журнальной макулатурой, в руках держал Брэма.
– Траектория полета бабочки замысловата, но изящна, – мечтательно прочел он и вдруг бросился к одному из «страшных» журналов.
«Лили дю Марлен провожала коммондора Дюбуа, и, прежде чем дать газ и выдвинуть вперед рычаг, он…»
…Юра сунул ногу в угол кабинки, дернул длинный рычаг с эбонитовым набалдашником…
Трибуны ахнули. «Сопвич» не побежал на разбег, а, бешено взвыв, подпрыгнул и свечкой пошел в небеса.
– Вот это старт! – покачал головой Брутень и переглянулся с Тихонычем.
– Вандерфул! – сказали одновременно Рзарой-ага и граф Оладушкин.
– Париж, экселенц! – поклонился эмиру генерал Браульбарс.
– Дуэли не будет? – разочарованно промолвила юная баронесса, вчерашняя коломбиночка.
– Американская дуэль, Верочка, – охотно пояснил ей студент-белоподкладочник. – Брутень угадал карту, и теперь Пирамида наберет высоту и выпрыгнет из аппарата…
«Сопвич», натужно воя, продолжал набирать высоту, когда Юрочка вынырнул из второго обморока.
«Сомнений нет – я на том свете, – подумал он, видя вокруг кучерявые облака и любопытных балтийских чаек. – Позвольте, но я лечу! Я лечу-у-у!»