О героическом энтузиазме

Бруно Джордано

Чикада. Несомненно, что подобно тому, как существуют ступени природы и существ, так существуют, соответственно этому, а ступени умопостигаемых видов и величий любовных страстей и энтузиазма.

Чикада. На следующем щите изображена голова с четырьмя лицами, дующими в четыре угла небес; здесь в одной теме изображены четыре ветра, над которыми стоят две звезды, а посредине — изречение: Новые бури Эолии. Хотелось бы узнать, что это означает.

Тансилло. Мне кажется, что смысл этого девиза соответствует смыслу предыдущего. В самом деле, как там в качестве объекта утверждается бесконечная красота, так и здесь выявляется многообразие надежд, терпений, страстей и желаний. Поэтому я считаю, что эти ветры должны означать вздохи, о которых мы узнаем, прочитав стихи:

[36]

Аврорины,

Астреевы сыны, Колеблющие небо, землю, море,— Вы непокорства все еще полны? Вы все еще с богами в гордом споре? Прочь из пещер Эолии! Должны Вы путь себе искать в ином просторе: Я вам велю вместиться в эту грудь, Чтоб в горестях она могла вздохнуть! Вы, от кого морям покоя нет, Вы, двигатели бурь их и волненья, Одно вам может дать успокоенье: Двух звезд губительно-безвинный свет, Которые, открыты иль сомкнуты, Вернут покоя вам и гордости минуты.

Мы ясно видим здесь, что нам представлен Эол, говорящий ветрам, что они, по его словам, не могут быть им успокоены в Эолийских пещерах, но лишь двумя звездами в груди Энтузиаста. Две звезды означают здесь не два глаза на прекрасном лице, но два воспринимаемых вида божественной красоты и доброты этого бесконечного сияния, которые так влияют на интеллектуальное и разумное желание, что побуждают Энтузиаста дойти до бесконечного желания того, чему так бесконечно велико, прекрасно и благостно обучает этот превосходный свет. Ведь любовь, будучи до некоторой степени оконченной, насыщенной и установившейся, станет обретаться не около видов божественной красоты, но близ иных обличий; пока же она будет идти, стремясь все выше и выше, она сможет сказать себе, что вращается вокруг бесконечности.

Чикада. Удобно ли обозначать воздыхание через вдыхание? почему ветры являются символом желания?

Тансилло. Кто из нас в этом состоянии вдыхает, тот вздыхает и вместе с тем дышит. Поэтому жар воздыхания обозначен этим иероглифом сильного дыхания.

Чикада. Но между воздыханием и дыханием есть разница.

Тансилло. Потому-то они и не обозначаются одно другим, как то самое через то же, но лишь как подобное подобным.

Чикада. Все же развейте вашу мысль!

Тансилло. Итак, бесконечное вдыхание, выраженное посредством вздохов и обозначенное ветрами, подвластно не Эолу в Эолии, но названным двум светочам. Они не только в высшей степени невинно, но и чрезвычайно милостиво убивают безумца, заставляя его в глубокой страсти умирать, созерцая все прочее. Они, находясь взаперти и в укрытии, делают его бурным, а становясь открытыми, — делают его спокойным. Ведь в ту пору, когда глаза человеческой мысли заволакиваются в нашем теле туманным покровом, душа с большей силой делается взволнованной и опечаленной, чем разрываемая и толкаемая, она делается настолько возвышенной и спокойной, насколько надо, чтобы удовлетворить требованиям своей природы.

Чикада. Как может наш конечный ум следовать за бесконечным объектом?

Тансилло. Благодаря имеющейся в нем бесконечной мощи.

Чикада. Но она тщетна, если когда-либо станет действовать.

Тансилло. Она была бы тщетной, если бы сопутствовала конечному действию, в котором бесконечная мощь была бы исключена, а не сопутствовала бесконечному действию, где бесконечная мощь является положительным совершенством.

Чикада. Если человеческий ум по природе и действию конечен, как и почему возможность его бесконечна?

Тансилло. Потому что ум вечен, и оттого всегда наслаждается, и не имеет ни конца, ни меры своему счастью; и потому-то, так же как он конечен в себе, так он бесконечен в объекте.

Чикада. Какая разница между бесконечностью объекта и бесконечностью возможности?

Тансилло. Эта последняя бесконечно-конечна, первый же бесконечно-бесконечен. Однако вернемся к исходному месту: изречение там гласит: Новые ветры Эолии; это позволяет предположить, что все ветры (в бездонных пещерах Эола) обратились бы во вздохи, если бы мы смогли сосчитать те, которые проистекают от страсти, движимой без конца желанием высшего блага и бесконечной красоты.

Чикада. Рассмотрим-ка теперь пылающий факел, вокруг которого в надписи значится: На жизнь, а не на час.

Тансилло.

Постоянство в такой любви и горячее желание истинного блага, которыми пылает в нынешнем временном состоянии Энтузиаст, показаны, думается мне, в следующем стихотворении:

[37]

Уходит из дому крестьянин рано, Едва встает с груди Востока день; Когда ж начнет жечь солнце слишком рьяно, Томимый зноем, он садится в тень. И снова до вечернего тумана Он трудится в поту, изгнавши лень; Потом он спит. Я ж не смыкаю очи Ни на заре, ни в полдень, ни средь ночи. Затем что два пылающих луча, Что взоры солнца мне бросают, С пути души моей не исчезают; Их ярость неизменно горяча И, волею судьбы моей, жжет властно Мне горестное сердце ежечасно.

Чикада. Это стихотворение скорее в соответствии с действительностью, чем по существу, объясняет смысл изображения.

Тансилло. Мне не к чему стараться, чтобы дать вам увидеть, в чем тут сущность: чтобы заметить ее, нужно лишь вглядеться с большей внимательностью. Очи солнца — это лучи, с помощью которых божественная красота и доброта являют себя нам. И они — пылающие, так как не могут быть восприняты умом без того, чтобы вследствие этого не возжечь страсть. Два луча солнца — это два вида откровения, которые теологи-схоластики называют утренним и вечерним. Отсюда наша умственная работа, наша просветительница, как воздух-посредник, доводит эти два откровения до нас или в добродетели, которая восторгается ими в самой себе, или же в действии, которое рассматривает их по результатам. Горизонт, путь души в этом месте есть часть высших сил, где смелой восприимчивости ума помогает мужественный толчок страсти, обозначенный в виде сердца, которое, пылая, всегда печалится; поэтому все плоды любви, которые мы можем собрать в этом состоянии, не настолько сладки, чтобы не быть связанными с некоторой печалью, во всяком случае с той, что проистекает от сознания неполного использования. Так сугубо бывает в плодах физической любви, условия которой я не смог бы выразить лучше поэта-эпикурейца:

От лица человека, которое блещет красою, Прибыли нет, кроме образов от предвкушения нежных, Кои несбывшейся часто надеждой уносятся в ветер. Жаждущий ищет порою во сне, где бы выпить, но влаги Не получает нигде, чтобы жар утолить в своих членах. Образы жидкостей он вызывает и тщетно томится, Воображая себя утоляющим жажду в потоке. Так ив любви, постоянно с влюбленными шутит Венера. Зрением не в состоянье любовники тело насытить; Тщетно блуждают дрожащие руки по целому телу И ничего соскоблить с упоительных членов не могут. Тою порой, когда в юных летах наслаждаются двое, Членами всеми обнявшись, когда предвещает им тело Сладость, Венера старается женщинам пашню засеять, Жадно друг к другу любовники жмутся, сливается вместе Влага их губ и дыханье, в уста их впиваются зубы. Все понапрасну! Они ничего соскоблить тут не могут Или проникнуть друг в друга, чтоб с телом смешать свое тело.

Подобным образом он судит о роде вкуса, который мы можем получить от божественных вещей: когда мы стараемся проникнуть в них и вкусить, то получаем больше огорчений в желании, чем наслаждений в приобщении к ним. И поэтому мудрец Еврей мог сказать, что умножающий знание умножает печаль, так как от большего накопления рождается большее и более высокое желание, а отсюда следует большее огорчение и боль из-за отсутствия желаемого. Поэтому эпикуреец, который вел более спокойную жизнь, говорит о вульгарной любви: