О головах

Ветемаа Энн

МАРТ. Орудия производства… Черт возьми! Конечно, есть и такие, для кого рабочий вообще не человек. А так… чернь, жук навозный… Если у тебя нет диплома и галстука-бабочки, так ты для некоторых — пустое место. А кто дело делает? Эти — с бабочками? Рабочий в шахте так вкалывает, что от пыли, пота и соплей перед глазами темно. А в газетах пишут — и правильно пишут, — что мы добываем для народа из-под земли тепло и свет. Спрашивается, социализм у нас или нет?

КАДРИ. Глядя на некоторых, трудно поверить.

МАРТ (с хитрецой).

Ну, скажи, да или нет? Ведь да! А при социализме как? Каждый получает столько, сколько заслужил. И государство отваливает настоящему работяге в три-четыре раза больше, чем какому-нибудь исследователю комариных ног. Так кого же оно выше ставит, а? Рабочий — вот на ком все держится. Это еще Маркс говорил, и нечего тут вякать.

КАДРИ. Я не вижу здесь рабочих. Здесь двое пьяниц. Вот он получает триста рублей в месяц, все пропивает, и считается, что на нем все держится? Какое у вас образование? Пять классов?

МАРТ. Семь. И других это не касается.

КАДРИ. Выходит, грамоте кое-как обучены. Писать и считать тоже немного умеете.

МАРТ. Что пропью — сосчитать сумею. А еще я знаю, что именно за счет этих денег сочиняются всякие чепуховые стишки и изучаются комариные ноги. Это мы разрешаем!

КАДРИ. Крепко сказано! Хоть стой, хоть падай! Он разрешает — и точка.

МАРТ. Да, разрешаем. У шахтера течет в жилах кровь, а не эта… люмфа.

КАДРИ. Вы, наверное, хотели сказать лимфа.

МАРТ. Лимфа — люмфа, один черт. На этом ни одно государство не продержится, и этим народ не накормишь.

КАДРИ. И все равно мы живем лучше вас. Что вы имеете на свои бешеные деньги? Я говорю, конечно, не про всех рабочих, а про таких, как вы. Телевизор, кровать с никелированными шариками, мотоцикл да хроническую головную боль. Вот и все! А теперь я прошу — оставим эту политэкономию, вы в ней не очень-то разбираетесь, — и ступайте-ка домой.

МАРТ. Погоди. Я еще не закончил. Вот я и говорю, что все держится на нашем труде. И если какого-нибудь прогоревшего инженера опять ставят на ноги и тот ни за что ни про что получает зарплату, то это тоже делается за наши деньги.

ИЛЬМАР. Это уже про меня…

МАРТ. Понимай, как хочешь… Они тебя быстренько вытянут. Ясное дело!

ИЛЬМАР. Вам все ясно. Послушать вас, так диву даешься, как все в жизни ясно и просто. А мне вот ничего не ясно. (Пьет.)

КАДРИ. Кроме выпивки.

ИЛЬМАР. Правильно. Когда выпьешь, все вещи делаются такими туманными, что иногда кажутся совсем ясными. И я начинаю верить, например, в то, что я пью только оттого, что я пью. А это мне ясно, как день.

МАРТ. Ты оттого погорел, что жизни не знаешь. И рабочему не доверяешь.

ИЛЬМАР. Выходит, не знаю. До сих пор не пойму, почему я простым рабочим зарабатываю больше, чем зарабатывал инженером. И почему у нас допотопные генераторы работают лучше, чем новые. И еще я не пойму, почему я прогоревший инженер. Мне ничего не ясно. (Раздражен,

снова пьет.) Завидую я тебе, Март. Тебе все ясно. И как надо выпивать, и что должна наука изучать, и как делать искусство, и кому какую зарплату платить. Начальству моему ясно все то, что можно выразить в тонно-часах, и ясно, как нужно произносить речи. Моей мамочке совершенно ясно, как мы должны жить с женой. А жене тоже кое-что ясно, еще как ясно! Оказывается, вся беда в том, что моя мама носит белые перчатки и что меня в детстве пичкали английским. Оказывается, все зло начинается с моей детской комнаты.

КАДРИ (сильно задета). Ах так, мамочку вспомнил. Теперь на меня набросится… Разойдетесь вы наконец по домам или нет? Хочешь пойду и позову ее сюда?

МАРТ. Что, прямым ходом на таллинский поезд?

ИЛЬМАР. Не дури, Кадри.

МАРТ. А где мамаша-то?

ИЛЬМАР. Пошла ночевать к школьной подруге.

МАРТ. Какого лешего? У вас хата — будь здоров.

ИЛЬМАР. Я ведь уже говорил: тут только что сцепились между собой две ясности.

МАРТ. Елки зеленые! Что, жена мамашу выгнала? А ты где был? Ты разве не мужчина?

КАДРИ. Правильно заметили, Март! Разве он мужчина! Даже вас не может выставить… А теперь я пойду и действительно позову ее… (Встает, идет к двери.)

ИЛЬМАР (уже слегка захмелев, преграждает ей дорогу). Кадри!

КАДРИ. Прочь с дороги!

МАРТ (с иронией). Проси женушку на коленях!

КАДРИ. Прочь с дороги!

ИЛЬМАР (со злостью). Никуда я тебя не пущу.

КАДРИ (взбешена). С дороги! Пустишь или нет?! (Безуспешно атакует его.)

ИЛЬМАР. Нет. (Запирает дверь на ключ.)

КАДРИ (ловит ртом воздух). Об этом ты еще пожалеешь. (Вся ее злость переходит на Ильмара. Немного погодя подходит к столу, обращается к Марту.) Тогда давайте пить. Налейте-ка мне рюмочку. Ему не стоит — он слабак.

МАРТ (наливает). Ого!

КАДРИ (тихо, безжалостно). Сейчас он нюни распустит. Будет веревку искать.

МАРТ. Какую еще веревку?

КАДРИ. Чтобы повеситься. Но он трусит. Только грозится — по понедельникам и пятницам. По вторникам и четвергам он обычно собирается топиться.

МАРТ (с интересом). Да что ты говоришь?

КАДРИ. Это правда. Вот этот человек, который только что так героически защищал дверь, хочет, чтобы его жена была одновременно нянькой, психиатром, сестрой и матерью.