О книге Бытия, буквально
Шрифт:
Глава IX.
Спрашивают, обыкновенно, и о том, какую по нашим Писаниям форму надобно приписывать небу. – Многие входят в длинные рассуждения о подобных предметах, которые нашими авторами с гораздо большим благоразумием опущены, как бесполезные для блаженной жизни и, – что еще хуже, – теряют при этом драгоценное время, которое должно быть посвящаемо спасительным предметам. Какое, в самом деле, мне дело, со всех ли сторон небо, как шар, окружает землю, занимающую центральное место в системе мира, или же покрывает ее с одной верхней стороны, как круг? Но так как дело тут касается достоверности Писаний, то чтобы кто-нибудь (как я не раз уже на это указывал), не разумея божественных словес, но или встречая в наших книгах, или же слыша из них о подобных предметах что-нибудь такое, что, по-видимому, противоречит сложившимся у него воззрениям, не стал считать совершенно бесполезными и все остальное в их увещаниях, или повествованиях, или пророчествах, надобно сказать вообще, что авторы наши имели правильное познание о фигуре неба, но Духу Божию, который говорил чрез них, не угодно было, чтобы они учили людей о подобных, бесполезных для опасения, предметах
Но, скажут, как же, в самом деле, не будет воззрение людей, приписывающих небу фигуру шара, противоречием написанное в наших книгах: простираяй небо яко кожу (Псал. 103, 2)? Пусть и будет противоречием, если то, что говорят они, ложно, ибо изреченное божественным авторитетом – скорее
И действительно, наше сравнение [неба] с шатром, принимаемое даже и буквально, не представляет затруднения для тех, которые называют небо шаром. Весьма вероятно, что о фигуре неба Писание говорит сообразно с тою его стороною, которая находится над нами. Отсюда, если небо не шар, то оно – атер с одной только стороны, которою покрывает землю, а если – ар, то – атер со всех сторон. Но о коже сказанное примирить не только с шаром, что, может быть составляет только человеческое измышление, но даже и с нашим шатром, труднее. Как настоящее изречение я понимаю аллегорически, это содержится в тринадцатой книге моей Исповеди [2]. Так ли, как я там изъяснил, или как-нибудь иначе надобно понимать небо простертое, как кожа, – в настоящем случае, в виду строгих и крайних почитателей буквального изъяснения, я говорю о том, что, полагаю, доступно чувствам всякого; может быть, можно понимать то и другое, т. е. и кожу и шатер, и иносказательно, но вопрос в том, как можно понимать то и другое буквально. Но если шатер называется правильно не только изогнутым [по своей поверхности], а и плоским, то в свою очередь и кожа бывает простерта не только ровною поверхностью, но и закругленным изгибом. Ибо и мех, и пузырь суть тоже кожа.
Глава X.
Некоторые из братий предлагают вопрос даже о движении неба, допытываясь, стоит ли оно неподвижно, или движется. Если, говорят, оно движется; то как будет твердью? А если стоит неподвижно, то каким образом звёзды, на нем, как думают, утвержденные, совершают круговое движение с востока на запад, при чем септентрионы [3] описывают кратчайшие круги около полюса; так что небо, если существует другой, скрытый от нас по другую его сторону, полюс, вращается, очевидно, наподобие шара, а если нет другого полюса, наподобие круга? – На это я отвечу, что для правильного понимания, так ли все это, или не так, произведено множество исследований людьми трудолюбивыми и с тонким умом; входить в рассмотрение подобных вопросов у меня теперь нет времени, да не должно его быть и у тех, которых мы хотим наставить в видах собственного их спасения и потребной пользы нашей святой церкви. Пусть только знают они, что как название тверди не ведет нас необходимо к мысли, что небо стоит неподвижно (ибо твердь называется твердью, можно думать, не по причине неподвижности, а по причине твердости, в виду ли своей собственной твердости или же потому, что служит пределом, разграничивающим высшие воды от низших), так, с другой стороны, и движение светил не мешает нам признать неподвижность неба, если только истина убедит нас, что оно стоит неподвижно. Ибо и те сами, которые весьма тщательно и безраздельно занимались исследованием этого вопроса, пришли к заключению, что если бы даже небо оставалось неподвижным, а вращались одни только светила, то и тогда могло бы происходить все, что наблюдается и открывается в обращении светил.
Глава XI.
И рече Бог: да соберется вода, яже под небесем, в собрание едино и да явится суша: и быстъ тако. И собрася вода, яже под небесем, в собрание едино, и явися суша. И нарече Бог сушу землю и собрания вод нарече моря. И виде Бог, яко добро. – Об этом действии Божием, по поводу, впрочем, исследования другого предмета, мы достаточно сказали в первой книге [4]. Поэтому здесь заметим только вкратце, что кого не занимает вопрос, когда именно сотворен самый вид воды и земли, тот пусть думает так, что в этот день произведено только разделение этих двух низших стихий. Кого же занимают вопросы, почему свет и небо сотворены во дни, тогда как земля и вода созданы вне и раньше всяких дней, и почему первые по слову Божию: да будет сотворены, а последние, по слову Божию, только разделены, а не сотворены, тот пусть при помощи здравой веры разумеет то, что говорит Писание еще до начала дней: земля же бе невидима и неустроена, внушая тем, какого рода сотворена была Богом земля, о которой раньше сказано: в начале Бог сотворил небо и землю. Это именно безОбразие телесной материи Писание и имеет в виду обозначить вышеприведенными словами, давая ему [теперь], вместо более темного, более употребительное название. Пусть, однако, человек несообразительный не подумает, что Писание, разделяя материю и форму словами, разделяет их и во времени, как бы так, что раньше сотворена материя, а потом уже, чрез некоторый промежуток времени, придана ей форма. Ту и другую Бог сотворил одновременно и произвел материю уже сформированную, и только безОбразие этой материи, как я сказал, Писание обозначает [теперь] употребительным названием земли или воды. Ибо земля и вода даже и со своими свойствами, как мы их наблюдаем, гораздо ближе, по своей повреждаемости, к безОбразию, чем небесные тела. И так как все, что в материи имело форму, исчислением дней отчисляется от безОбразного и из этой [отчисленной] телесной материи, как рассказано выше [бытописателем], сотворено небо, виде которого сильно отличен от земного: то оставшееся, после того, в материи для образования в низшей области вещей [Писание] не захотело уже включать в порядок сотворенных вещей словами: да будет, потому что, при оставшемся безОбразии, оно не могло уже получить такого вида, какой получило небо, а низший, непрочный и близкий к безОбразию. Отсюда, при произнесении слов: да соберется вода… и да явится суша, эти две стихии получили свои, нам хорошо известные и наблюдаемые нами, виды, вода – подвижный, а земля – неподвижный; поэтому и сказано о первой да соберется, а о последней да явится, так как вода – быстро текущая, а земля – твердо неподвижная стихия.
Глава XII.
И рече Бог: да прорастит земля былие травное, сеющее семя по роду и по подобию, и древо плодовитое творящее плод, ему же семя его в нем по роду на земли: и бысть тако. И изнесе земля былие травное сеющее семя по роду и по подобию, и древо плодовитое, творящее плод, ему же семя его в нем по роду на земли. И виде Бог, яко добро. И бысть вечер и бысть утро день третий. – Здесь примечания заслуживает это ограничение бытописателя: травы и деревья суть творения отличные от вида воды и земли, так что не могли уже считаться в этих стихиях, поэтому о них особо изречено Богом, чтобы они вышли из земли, и особо же сказано о них обычное: и бысть тако, – повторено потом, что они так и произошли, и особо сделано о них указание, что виде Бог, яко добро;
Глава XIII.
И рече Бог: да будут светила на тверди небесней освещати землю, в начало дня и ночи, и разлучати между днем и между нощию и да будут в знамения, и во времена, и во дни, и в лета. И да будут в просвещение на тверди небесней, яко светити по земли: и бысть тако. И сотвори Бог два светила великая: светило великое в начала дне и светило меншее в начала нощи, и звезды. И положи я Бог на тверди небесней, яко светити на землю и владети днем и нощию и разлучати между светом и между тьмою: и виде Бог, яко добро. И бысть вечер и бысть утро день четвертый. – В этом четвертом дне исследования заслуживает вопрос, почему избран такой распорядок, что земля и вода сотворены и разделены между собою, а земля произрастила былие травное раньше, чем явились на небе светила. Не можем сказать, чтобы [светила] в этом случае избраны были, как нечто такое, чем вносилось бы в ряд дней такое разнообразие, чтобы конец и середина их являлись в наибольшей красоте (а в семи днях четвертый день – средний), – не можем потому, что в седьмой день не создано никакой твари. Разве, может быть, покою седьмого дня всего более соответствует свет первого, так что, при соответствии крайних пределов, и получается упомянутая гармония, когда в середине выступают небесные светила? Но если первый день соответствует седьмому, в таком случае второй должен соответствовать шестому. А что же сходного твердь небесная имеет с человеком, созданным по образу Божию? Разве то, что небо занимает всю высшую часть мира, а человеку предоставлена власть господствовать над всею низшею? Но что же сказать о животных и зверях, которых, в некотором роде, произвела земля в шестой день, – какое у них возможно сходство с небом?
А может быть, [тут возможно скорее такое объяснение:] так как под именем света разумеется впервые сотворенное образование духовной твари, то следовало, чтобы создана была и телесная тварь, т. е. наш видимый мир, который и сотворен в два [следующие] дня по причине двух наибольших половин, из коих состоит вселенная (почему и сама духовная и телесная тварь, вместе взятая, часто называется небом и землею); так что область воздуха своим наиболее бурным слоем относится к земной половине, потому что вследствие влажных испарений воздух здесь становится плотным телом, тогда как более спокойным слоем, где не может быть уже движения ветров и бурь, он принадлежит небесной половине. А раз образована была такая совокупность телесной массы, вся находящаяся в том одном месте, где помещен мир, то следовало, чтобы внутри она наполнилась частями, которые бы свойственными каждой движениями перемещались с одного места на другое. К этому порядку не могут относиться травы и деревья, потому что своими корнями они прикреплены к земле, и хотя при своем росте испытывают движение соков, однако сами не обладают способностью передвижения с места на место, а где прикреплены, там и питаются и вырастают, вследствие чего принадлежат больше к самой земле, чем к разряду существ, которые движутся в воде и на земле. А так как образованию видимого мира, т. е. неба и земли, посвящены два [первые] дня, то для тех движущихся и видимых частей, которые, потом, творятся внутри мира, отведены остальные три дня. И так как, при этом, небо и сотворено раньше, и раньше украшено этого рода частями, то в четвертый день и являются светила, которые бы, сияя над землею, вместе с тем освещали и низшую область, чтобы её обитатели не оставались в темноте. Отсюда, в виду того, что слабые тела обитателей низшей области восстановляются сменяющим движение покоем, и устроено так, чтобы при круговращениях солнца, они пользовались сменою дня и ночи, в видах смены бодрствования сном, и чтобы, при этом, и самая ночь не оставалась без украшения, а светом луны и звезд поддерживала бодрость в людях, которым весьма часто приходится работать ночью, и служила к благо-бытию некоторых животных, которые не выносят солнечного света.
Глава XIV.
Что касается слов: и да будут в знамения, и во времена, и во дни и в лета, то для кого не очевидно, как темно для понимания, что время началось с четвертого дня, как будто три предыдущие дня могли проходить без времени?
Кто в состоянии представить себе, каким образом проходили эти три дня раньше, чем наступило время, которое, как говорится здесь, началось с четвертого дня, да и проходили ли? Разве не прилагается ли в этом случае название дня к виду сотворенной вещи, а название ночи – к отсутствию вида; так что ночью названа еще не получившая образования и вида материя, из которой должны были получить образование дальнейшие предметы, как действительно и можно в вещах, получивших образование, усматривать безОбразие материи в самой их изменяемости, ибо материя не может различаться ни по пространству, как нечто более отдаленное, ни по времени, как нечто предшествующее? А может быть, ночью названа самая изменяемость в самых уже предметах сотворенных и получивших образование, т. е., как выразился бы я, возможность изменяться, так как сотворенным предметам свойственно изменяться, хотя бы они и не изменялись? Вечер же и утро [названы, так] не в смысле прошедшего и наступающего времени, а в смысле предела, которым указывается, до коих пор простираются свойственные такой или иной природе границы, и откуда начинаются границы другой следующей природы: а может быть, надобно искать какого-нибудь другого еще смысла этих слов.
Кто опять проникнет в смысле слов: и да будут в знамения, и поймет, какие тут разумеются знамения? Во всяком случае, речь здесь не о тех знамениях, наблюдать которые – дело пустое, а, без сомнения, о знамениях, которые полезны и необходимы в быте настоящей жизни, – которые наблюдаются или моряками при кораблеплавании, или же всеми вообще людьми с целью предугадать состояние температуры весною и зимою, летом и осенью. С другой стороны, и под временами, которые тут поставляются в зависимости от звезд, разумеется не продолжительность времени, а перемена состояний температуры. Ибо если и раньше создания светил существовало какое-нибудь телесное ли или духовное движение, так что из области ожидаемого будущего нечто чрез настоящее переходило в прошедшее, движение это не могло быть без времени. А кто может отрицать, что подобное движение началось только с появлением светил? Но часы, дни и годы в том определенном смысле, в каком мы их знаем, получили свое начало от движения светил. Отсюда, если времена мы будем понимать в этом именно смысле, т. е. как известные моменты [времени], определяемые нами по часам, или же хорошо нам известные по небу, когда солнце поднимается с востока до полуденного зенита, а отсюда спускается, потом, к западу, чтобы вслед за закатом солнца могла с востока же взойти или луна, или какая-нибудь другая планета, которая, достигая срединной высоты неба, указывает середину ночи, а когда, с восходом солнца, готова закатиться, наступает утро: то днями будут полные круговращения солнца с востока на восток, а годами – или обыкновенные круговращения солнца, которые оно совершает, возвращаясь не на восток, что оно делает ежедневно, а к тем же самым местам созвездий [5], что совершается только по истечении трехсот шестидесяти пяти дней и шести часов (т. е. четверти полного дня; эта часть, взятая четыре раза, поставляет в необходимость [чрез три года к четвертому] прибавлять полный день, что у римлян называется bissextum [6], или же более продолжительные и более скрытые от нас годы, так как от круговращения других планет являются, говорят, более продолжительные годы. Итак, если времена, дни и годы понимать таким именно образом, то всякий, без сомнения, согласится, что они определяются планетами и светилами. Ибо слова: да будут в знамения, и во времена, и во дни и в лета поставлены так, что неизвестно, ко всем ли планетам они относятся, или же знамения и времена относятся к другим планетам, а дни и годы – только к одному солнцу.