О культуре и не только

Ямпольская Елена

Стихи Барто настолько просты, что до сих пор ведутся споры: была ли она значительным поэтом? Подумаешь: «Наша Таня громко плачет»… Меж тем не случайно эти четыре строчки стали предметом несметного количества пародий. От вульгарного «сдашь бутылки – купишь мяч» до гламурного «не утонет в речке клатч»; от подростковой чернухи в духе Гай Германики («Мало было неудач – уронила в речку мяч») до краткого гида по мировой философии («Тихо, Таня, – учит дзен, – мяч покинул мира плен»).

Барто создала идеально симметричную конструкцию и заложила ее в сознание многих поколений как матрицу. «Нашу Таню» знают все.

Даже

когда Агния Барто пишет про мальчиков, это все-таки преимущественно для девочек.

Мудрый Самуил Маршак, с которым у Барто доходило до открытых конфликтов, универсален. Вечно 13-летний Сергей Михалков, особой дружбы с Барто не водивший, говорил с миром от имени мальчишек. Психоделика, подписанная псевдонимом «Корней Чуковский», вообще рассчитана на зрелый интеллект.

Кстати, в известной кампании борьбы с «чуковщиной» отметилась и Барто. Детская литература разжигала страсти не по-детски…

Барто – это поэзия девичья, если хотите – девчачья. Предельно женственная: юбочки, ленточки, «у москвички – две косички, у узбечки – двадцать пять». Нежная – по отношению к мамам, старикам, малышам. Сентиментальная: «Все равно его не брошу, потому что он хороший» – лозунг девочек любого возраста…

Даже сатира, чей воспитательный эффект детские поэты ценили весьма высоко, больше удавалась Барто в «женских» сюжетах. Какой-нибудь Копейкин («Что ты мне за это дашь?») или «странный мальчик по прозванью Напоказ» – это только схема отрицательной поведенческой модели с последующим ее разоблачением. А лентяйка Катя, начинающая стерва Любочка, две санитарки, четко распределившие обязанности («Тамара лечит, я реву»), болтунья Лида («драмкружок, кружок по фото») всем нам – как давние подружки. Вот-вот столкнешься с ними на «Одноклассниках.ру». Девочки взрослеют – Барто не устаревает. «Без конца вздыхала Клава: – Если б я была кудрява…» Тут, конечно, Пушкин слышится, но еще и «почему они не вьются у порядочных людей?».

Стихи Барто – это сугубо женское представление о мировой гармонии. И чисто женское стремление к таковой.

Мальчишкам необходимо разобрать мир по винтику, чтобы посмотреть, как он устроен. Девочки приходят и возвращают все на свои места. Мальчишки действуют как захочется, девочки твердо знают, как надо.

Барто – очень правильная, и ее «морализаторство» при воспитании мальчиков вряд ли пригодно, зато для становления девочек абсолютно незаменимо.

Сама Агния Барто растила и сына, и дочку. Старшему, Гарику, к началу войны исполнилось четырнадцать. Вместе с мамой, отчимом, ученым-энергетиком, и младшей сестрой Таней он уехал в эвакуацию – в Свердловск. (Там Барто свела знакомство с Павлом Бажовым и получила специальность токаря второго разряда.)

В 1944-м семья вернулась. За несколько дней до Победы 18-летний Гарик катался на велосипеде по родному Лаврушинскому переулку, попал под грузовик, умер мгновенно…

Женская природа Барто не позволила ей ни закрыться, ни озлобиться. В 1947-м появилась поэма про детдом «Звенигород». В середине 60-х возникла программа «Найти человека» на «Маяке»: дети и родители, разлученные войной, искали друг друга по ничтожным приметам, крохотным обрывкам: родинка на плече, собаку звали Джульбарсом, деревья были большие…

Собирать эти крохотки с женской скрупулезностью и горьким опытом взялась

Барто. 927 семей в России любят ее не только за книжки – они обязаны автору «Нашей Тани» своим воссоединением.

Барто – из того времени, когда детей любили без материального стимулирования. Заботились об отдельном ребенке, а не о росте детского поголовья в целом. Вот безмятежный довоенный «Подкидыш» (авторство сценария Барто поделила с Риной Зеленой, а тараторка-домработница, впоследствии сыгранная Зеленой, жила в доме Барто). Фильм про то, как в стране не хватает сирот. На одну заблудившуюся девочку – сразу столько охотников.

Ну, давайте, расскажите мне, что все это лакировка действительности не хуже «Кубанских казаков». А я спрошу вас, у какого поэта повернется сегодня язык сочинить песенку «В нашем городе большом каждый ласков с малышом». И во что превратят современные сценаристы сюжет о малолетней Наташке, которая звонит в дверь к одинокому холостяку… Заодно представьте: «шумная, веселая, весенняя Москва» начала XXI века и школьницы с прыгалками. Тут прохожим не пройти, тут парковка на пути – вот как теперь читаются самые знаменитые строчки Барто.

Агния Барто родилась в России, жила в СССР и являет собой счастливое доказательство: у лучшего советского всегда настоящие русские корни.

Бояться советского, тем паче проклинать его – глупо. Мы торчим сегодня посреди пересохшей пустыни. Знаем, что есть земля, где текут чистые реки и стоят полные до краев озера. Эта земля – старая Россия. Но одним рывком туда не добраться, сил не хватит. Рядом колодец – маленький, советский. Вроде бы очевидно: давайте оттуда водички напьемся и двинемся дальше. Нам говорят: нельзя, колодец отравлен, начнется помутнение рассудка, собьемся с дороги, забредем не туда. А мы отвечаем: нас в детстве поили из этого источника, и ничего, не самые плохие люди выросли.

Спасибо многим – и Агнии Львовне Барто не в последнюю очередь.

Он живой и светится

28.11.2013

АЛЁ, ЭТО ГАЗЕТА «КУЛЬТУРА»? Почему вы юбилей Носова отметили, а Драгунского – нет?!

По ту сторону трубки дрожала характерная пассионарная обида: наших бьют! На момент звонка до столетия со дня рождения Виктора Драгунского оставалось больше недели.

«Бедный Драгунский, – подумала я. – Вот и у него объявились защитники, которые хуже врагов. Вот и он уже втянут в азартную игру «разоблачи антисемита»…»

Противостояние Николая Николаевича Носова и Виктора Юзефовича Драгунского существует только в отдельном воспаленном мозгу. Оба этих имени равно святы для тех, кто успел вырасти в советские времена.

Если вдуматься: какие случайные книжки, сколь незначительные литераторы именуются в современной России «культовыми». Славы Драгунского и Носова им не добиться в самых радужных галлюцинациях. После нынешних остаются в лучшем случае тексты. После тех остались поколения. Мы их выкормыши, их дети – быть может, более родные, чем кровное потомство. Мы говорим на их языке. «Ну, братец, это у тебя какая-то Мишкина каша», – скажу сотруднику, напихавшему в материал избыточно фактов или метафор. Либо: «Давай-ка, определись – пожар во флигеле или подвиг во льдах» – неловкому вруну, запутавшемуся в показаниях. И ничего не надо объяснять. Все понятно.