О культуре и не только
Шрифт:
– Сегодня в России принято с недоверием относиться к форме. А Ваши герои – в самых разных книгах – объединяются, придумывают себе форму, эмблему, знамя, выбирают командира. Командир этот, как правило, трудно и мучительно учится нести ответственность за других… Вы считаете такой опыт полезным для ребенка?
– Форму носят не только герои моих книжек, но и ребята моей флотилии «Каравелла». С шевронами, аксельбантами, якорями, галстуками, флотскими ремнями. Это красивая форма, она рождает гордость за свой отряд, за свои флаги, ощущение причастности к товарищескому сообществу. И это, кстати говоря, именно ребячья одежда, а не чудовищные школьные костюмы, которые даже первоклассников делают похожими на банковских клерков и официантов…
Что касается командиров, то именно безответственность
На мой взгляд, в стране необходимо возродить массовую детскую организацию. Не политическую, а также без религиозных уклонов и «военного патриотизма», ибо это, как ни верти, снова политика. Организацию, не подвластную школьным завучам и подчиненную трем главным задачам – пониманию доброты, стремлению к интересной жизни и воспитанию товарищества. Любовь к стране придет, когда страна станет любить своих детей.
– У Вас двое сыновей – как вы их воспитывали? Кто они? Да и внуки, наверное, есть?
– Насколько помню, сыновей я никак не воспитывал. Росли, вот и все. Оба прошли школу флотилии «Каравелла», надеюсь, это их чему-то научило. Старший сын – художник, дизайнер, газетчик, работает в одном из екатеринбургских изданий. Именно он проиллюстрировал мое первое собрание сочинений. Младший – музыкант и член Союза российских писателей. Выступает с группами на концертах, автор нескольких книг. В прошлом году в Тюмени, а затем в московском издательстве «Эксмо» вышел его большой роман «Щит Паальхардов»… Внучка Даша учится на филфаке Уральского госуниверситета, занимается журналистикой, работает инструктором в «Каравелле». Десятилетний внук Петя – тоже «пишущая личность», в марте удивил членов какого-то жюри сказкой о Библиотечном зайце. Барабанщик отряда, недавно дослужился до звания подшкипера «Каравеллы»…
– Вам присудили премию Международного сообщества писательских союзов «Облака» за книгу «Трофейная банка, разбитая на дуэли». Но Вы эту награду не получили – далеко ехать… И юбилей Ваш в Москве как-то прохлопали – обидно…
– Юбилей мой Тюмень отметила так, что я до сих пор прихожу в себя… А премию мне передадут. Я узнал о ней нежданно-негаданно, из интернета. И обрадовался, потому что она связана с именем Сергея Владимировича Михалкова. Стихи его я люблю с младенчества и человека этого очень ценю и уважаю. Нам приходилось не раз встречаться в Москве и всегда по-доброму. Думаю, и он помнит меня. По крайней мере, когда моя внучка, в ту пору еще семилетняя, получала первый приз за стихи на Всероссийском детском конкурсе «Призвание», Сергей Владимирович спросил: «Дашенька, а ты не родственница того самого Крапивина?». Даша гордо сообщила, что внучка. «Обязательно передай дедушке привет…».
– Вы сами просите не считать «Трофейную банку» вещью автобиографической, однако и не скрываете, что эти мотивы в повести сильны. Как сложилась судьба Ваших родителей? Какую школу воспитания Вы прошли в своей семье, какие принципы в доме были незыблемыми?
– Мама и отец были педагогами. В 1930-х годах они – вместе с моими старшими сестрой и братом – жили в Кировской области. Потом, когда к папе стали приглядываться люди из местного отдела НКВД, спешно перебрались в Тюмень – здесь жил мамин брат, дядя Боря. Кстати, персонаж моих нескольких повестей. Отец стал преподавать в пединституте и школе, мама – заведовать детским садом. В 1938-м родился я. Потом война, отца призвали в армию, мама стала работать в госпитале… После войны семья распалась, появился отчим… Никакой особой школы воспитания я не проходил. Тихий недрачливый пацаненок с улицы Герцена. Отчим брал иногда на охоту, но я так и не убил ни одного живого существа. Мама рассказывала о писателях, учила слушать музыку и возиться с младшим братишкой… Принцип для меня был, пожалуй, один – стараться не делать ничего, что может огорчить маму. Увы, не могу похвастаться, что следовал ему неукоснительно…
– Откуда у человека, родившегося в Тюмени, такая любовь к морю? Из книг понятно, что важную роль в Вашей жизни сыграл Севастополь. Как Вы относитесь к тому, что происходит с городом русской славы сегодня?
– У меня есть
Грустно, конечно, что теперь этот город – заграница. Но мне кажется, что Тюмень и Севастополь чем-то похожи. Старыми запутанными переулками, корабельной романтикой… Поэтому и здесь, и там мне жить легко.
«Люди роста среднего скажут: он усоп…»
30.08.2009
29 АВГУСТА на центральной аллее Новодевичьего пантеона упокоился великий детский поэт Сергей Михалков. Отпевали его в Храме Христа Спасителя, к стенам которого – тем, первозданным – малыша Сережу давным-давно возила гулять няня. Михалков прожил от храма до храма, от России до России и уснул на подступах к собственному столетию. «Ушла эпоха», – в данном случае образ некорректный. Сергей Владимирович родился при Николае II и успел пожелать удачи Дмитрию Медведеву. Тут не одна эпоха, минимум – пять.
Если верно, что человек уходит так, как жил, смерть Сергея Михалкова показательна и красноречива. Он удостоился поистине христианской кончины – тихой, мирной и непостыдной, в Предпразднество Успения Пресвятой Богородицы, на 97-м году, выцедив чашу до последней капли. Это многое объясняет.
Правда, в Храме, где патриарха отечественной литературы отпевал патриарх Всея Руси; под липами Новодевичьего – с дымком ладана и гимном, последний раз прозвучавшим в присутствии автора; в храмовой трапезной, когда, поднимаясь из-за поминальных столов, гости твердили удивленно: «Какой светлый был день… Какой красивый был день…» – никому объяснений не требовалось.
Тем же, кто, начиная с 27 августа, изгаляется по адресу Михалкова в блогах либо на страницах «либеральных» изданий, объяснения не помогут. Есть души человеческие, которые суть поле битвы – приобретенного искажения с практически забытой, задавленной нормой. Для таких душ любые аргументы в пользу нормы выглядят враждебными.
«…Повезут по городу очень длинный гроб, / Люди роста среднего скажут: он усоп… / Я прошу товарищей среди бела дня / С большим уважением хоронить меня». Так в 1937-м «репетировал» сцену собственных проводов Сергей Михалков. Ему оставалось еще более семидесяти лет жизни. Но уважение – с тех пор и чем дальше, тем сильнее – перекрывалось завистью. К чему угодно. К тому хотя бы, что уцелел в упомянутом 37-м. Какие гипотезы – ни единым документом не подтвержденные – строились… А ответ, по-моему, на поверхности. Михалков не боялся жить. И – как частный случай общего правила – не боялся власть имущих. Человека, от которого не тянет страхом, даже собаки не кусают…
Сергей Михалков всегда был мишенью. Крупной – трудно промазать, зато твердой – с кондачка не пробьешь. Нельзя позволить себе мягкотелость, картонность, если ты мишень. Издырявят, изрешетят в клочья просто забавы ради. Следовательно, и проблема Михалкова – не в том, что очередь желающих облить его грязью после смерти не стала меньше, чем была при жизни. Теперь-то кого убоится? Гораздо оскорбительнее – высокомерный, через губу «одобрямс»: «Ничего был дед, не из последних мерзавцев, кое-что приличное написал, кой-кому хорошее делал…». «Свободные» журналисты, последнее время кушавшие друг друга – с доносами, кляузами, взаимной грызней, – на миг прекратили свару у кормушек. Повезло ребятам – Михалков умер. Есть повод восстановить кисло-интеллигентный цвет лица: «Ладно, бывали сатрапы от литературы и похуже…».