О Ленине и Октябрьской революции
Шрифт:
Видя, что я старательно записываю, Вильямс улыбается.
— Не стоит. Ведь я тоже журналист и, разумеется, описал это и сам. Вы найдете это в моей книге о Ленине. Она вышла у нас в Штатах в 1919 году, и я очень горжусь, что мне — одному из первых иностранцев — довелось рассказывать Западу об этом удивительном человеке. Но все эти годы я не могу себе простить, что тогда не набрался храбрости послать эту книжку Ленину. Не решился — и всё... И вот всю жизнь жалею...
Альберт Вильямс, как и Джон Рид, не мог удовлетвориться долетавшими до него отзвуками событий. Он хотел быть в самой гуще. Он хотел все видеть своими глазами, получать новости из первых рук. Эта неутомимая жажда все видеть и слышать сделала его сначала невольным, а потом сознательным и активным участником многих героических эпизодов социалистической революции и делает теперь его
Он был свидетелем провозглашения Советской власти и вместе с делегатами II съезда Советов аплодировал рождению нового, социалистического общества. Вместе с солдатами и рабочими он, вооруженный лишь блокнотом и карандашом, участвовал в штурме Зимнего дворца, наблюдал арест министров Временного правительства. В острейший момент Октября, когда перешедшая в контратаку реакция захватила Петроградскую телефонную станцию и забаррикадировавшиеся в ней офицеры арестовали в качестве заложника Антонова-Овсеенко, Рид и Вильямс проникают в здание телефонной станции и становятся свидетелями того, как этот большевистский руководитель с риском для собственной жизни предотвращает самосуд над офицерами после того, как их вынуждают сложить оружие. Характерно и очень важно, что именно эти два американских корреспондента — очевидца и участника Октябрьской революции, как и руководитель американского Красного Креста полковник Раймонд Робинс, тоже волею судьбы оказавшийся в гуще бурных событий той поры, вернувшись на родину, становятся страстными пропагандистами гуманизма Октябрьской революции, дисциплины широких масс, предводительствуемых большевиками, пропагандистами величия ленинской стратегии, позволившей осуществить переворот в гигантской стране, избегнув при этом сколько-нибудь значительных кровопролитий и террора.
Альберт Рис Вильямс, как и Джон Рид, был активной натурой и не довольствовался ролью летописца событий. В январе 1918 года в Михайловском манеже был назначен митинг солдат, отправлявшихся на фронт. Узнав, что будет выступать Владимир Ильич, Вильямс устремился туда. В полутьме манежа, как допотопные чудовища, теснились старые, видавшие виды броневики. Плотная масса красногвардейцев обступила один из них. Владимир Ильич выступал, используя броневик как трибуну. Его характерный энергичный баритон разносился по всему огромному помещению. Эхо в темных углах повторяло слова. Подвойский, который вел митинг, попросил выступить Вильямса. Тот поразился: выступить? Выступить после Ленина? До сих пор он не забыл, как взволновало его это предложение. И все же он согласился и, стоя у машины, стал мучительно подбирать в голове и складывать русские фразы своей будущей речи. Вот Ленин кончил. Как всегда, его выступление сопровождалось бурными взрывами радости, шумного одобрения, как и всегда после своих речей, он чуть улыбался, улыбался одними глазами. Дружеские руки помогли ему сойти с броневика.
— А теперь перед вами выступит американский товарищ, — уже объявлял Подвойский.
Толпа сразу стихла, настороженно замолчала. Ленин все с той же улыбкой, которая жила в его узких, чуть раскосых глазах, одобряюще пожал Вильямсу локоть и, словно угадав его сомнения и тревоги, быстро сказал:
— Говорите по-английски, а я буду переводить.
— Нет, я хочу говорить по-русски, — ответил Вильямс.
Ленин с любопытством смотрел на него, и улыбка трогала уже и его губы, а в глазах светились задорные огоньки. Вильямсу показалось, что Ленин с любопытством ждет, как он будет наказан за свою самонадеянность. И действительно, выпалив весь запас заготовленных фраз, оратор споткнулся на каком-то слове и замолчал.
— Какого слова вам не хватает? — живо и доброжелательно спросил Владимир Ильич.
— Enlist ,— смущенно произнес оратор.
— Вступить, — быстро подсказал Владимир Ильич и потом всякий раз, когда Вильямс останавливался, споткнувшись о неведомое или позабытое слово, он заботливо подсказывал это слово по-русски.
Сойдя с трибуны, Вильямс тут же дал Владимиру Ильичу слово изучить русский язык. Ленин не забыл это обещание и однажды, встретившись с Вильямсом на одном очень важном собрании, тихо спросил, как идет учеба. И тут же стал шепотом давать советы, как, по его мнению, лучше изучать иностранные языки.
Революция все крепче захватывала Вильямса. Когда немцы развернули наступление и молодая Советская
— А может быть, вы сумели бы найти и еще кого-нибудь из иностранцев?.. Революционный иностранный отряд... это было бы нам крайне важно.
На следующий день «Правда» напечатала набранный по-русски и по-английски призыв Вильямса к иностранцам, находящимся в России. Он начинался словами, сделавшими честь проницательности молодого американского социалиста: «В эту страшную мировую войну... интернациональные силы были разрознены и рабочий класс повсюду скован империалистами всех стран...» Вильямс призывал иностранцев, находящихся в России, вступать в интернациональный отряд, защищать молодую Советскую республику. А спустя короткое время этот отряд уже двигался на телегах на самый опасный участок фронта. Вильямс не стал, подобно Лафайету, генералом армии, отстаивающей свободу другого народа. Он остался красноармейцем, солдатом пролетарской революции. Но воинское звание в данном случае значения не имеет. Его большое, мужественное, честное сердце, сердце человека, унаследовавшего от деда-шахтера лучшие черты своего великого народа, с тех пор было верным делу, на которое благословил его Ленин. Первая в мире социалистическая держава приобрела в нем большого друга.
Свою книгу, посвященную событиям тех славных дней, книгу, которая является сестрой-близнецом книги Джона Рида «10 дней, которые потрясли мир», Альберт Рис Вильямс озаглавил «Сквозь русскую революцию». Но заглавие ее является не совсем точным, ибо, действительно став зорким, не предвзятым очевидцем событий тех дней, автор прошел не сквозь революцию, а в ней и с ней, в рядах активных ее участников.
В те дни газеты Запада были полны самых диких вымыслов о том, что происходит в России. Победоносное завершение пролетарской революции, напугав капиталистический мир, вызвало в нем чудовищный пароксизм злобы. Стараясь нейтрализовать ее влияние на умы тружеников мира, зарубежные газеты соревновались между собой в самых чудовищных выдумках, от которых у трусливых мещан кровь стыла в жилах: Советы национализируют женщин... На рынках голодающего Петрограда из-под полы продают человеческое мясо, причем особенно ценится мясо детей... Людей состоятельных классов, если им не удается скрыться, матросы ловят и живыми топят под невским льдом... Десятки христианских священнослужителей заперты и сожжены в соборе пьяной толпой военных моряков...
С особой яростью реакционная пресса обливала грязью Владимира Ильича Ленина, и тут уж, не стесняясь, давала волю болезненному и злобному воображению.
— ...Все это дикое вранье в чудовищных дозах обрушивалось на головы доверчивых обывателей,— рассказывает Альберт Вильямс. — Было ясно — западная реакция мобилизовала все силы, чтобы сделать блокаду Советской России непроницаемой. Я понял — мое место там, за этим сплошным кордоном. Я понял — мой долг нести в мою страну истину о Советской России, о том, что в ней произошло и происходит, истину о пролетарской революции, о ее массах, о ее вожде...
Рассказчик замолкает, поднимается, подходит к окну, стоит к нам спиной. За окном просторная асфальтовая площадь, два потока машин текут по ней. Мощная фигура поэта, певца великой революции застыла посреди площади, облитая жарким летним солнцем. Возле монумента пестрые фигурки играющих детей. Сверху кажется, будто поэт читает им свои стихи.
— Какой она стала новой, красивой — Москва, — взволнованно произносит седовласый очевидец Октябрьской революции. Потом, все еще улыбаясь, опускается в кресло, возвращается к давно минувшим дням. Чувствуется, что картины этого прошлого, которые даже мое поколение советских людей воспринимает уже как историю, вырисовываются перед ним так же четко, как вот эта залитая солнцем московская площадь, памятник поэту, играющие возле него дети.
Перед отъездом Альберта Вильямса В. И. Ленин принимает его в Кремле. Журналист делится своими планами, говорит о мечте написать книгу. Он рассказывает о том, что собрал богатейший материал — целый чемодан литературы. Ленин улыбается все той же своей улыбкой, которая, как кажется собеседнику, постоянно живет в прищуре его глаз.
— У вас прекрасная коллекция документов. И что же вы всерьез думаете, что ваше правительство пропустит вас с этим материалом в Америку?
— Я в этом не сомневаюсь, — убежденно отвечает Вильямс.