О любви
Шрифт:
Сорок пять лет Батышева не давали ему морального права одному посягать на уют и благополучие троих.
Впрочем, ночевать в кресле он все равно не собирался.
Проталкиваясь сквозь толпу, Батышев все же сделал крюк, чтобы заглянуть в зеркало. В принципе, к своему виду он относился спокойно. Но в этой поездке ему нужно было выглядеть хорошо.
В общем, он и выглядел неплохо. Достаточно модный костюм, приемлемая рубашка, галстук в тон и повязан как надо. Живота, слава богу, пока не отрастил. Дочь-девятиклассница, когда
С небольшим, вроде спортивного, чемоданчиком, Батышев и вправду мог сойти за тренера, если бы не авоська. Она мешала и порядком сковывала, тем более что из болтавшегося в ней свертка отчетливо торчал наружу прорвавший бумагу рыбий хвост. Эта идея — с рыбой — пришла ему в голову в последний момент и была бурно подхвачена женой. Купить кету успели. А вот увязать как следует…
Толпа у справочного была неспокойная и густая. Шел сентябрь, но и осенью на запад летят многие. И у каждого есть причины торопиться.
Батышеву для его дел, в сущности, не было разницы, сегодня лететь или завтра. Но задержка выбивала из колеи. Он уже настроился на вечер в столице, уже послана телеграмма московскому родичу. Да и как решить проблему ночлега, если вылета действительно не будет до утра?
И потому хотелось верить, что, по универсальному закону дефицита и блата, где-нибудь на дальней полосе все же припрятан самолет для тех, кто с командировкой, с записочкой или просто понастойчивей. У Батышева командировка была.
К справочному тянулись две очереди. Какая из них короче, Батышев не разобрал и пристроился за высокой длинноволосой девушкой в свитере грубой домашней вязки просто потому, что за ней было приятней стоять.
Ответы давала крупная блондинка лет тридцати, с лицом довольно красивым, но скучающим и даже надменным. Было своеобразное изящество в том, с какой легкостью, одной-двумя короткими фразами она отбрасывала осаждающих от крепостной стены. Ответы ее были, в общем, точны, тон безразлично-вежлив, зато лицо выражало безграничное презрение к бестолковой людской мелочи, копошащейся по другую сторону барьера на уровне ее колен.
Дошла очередь и до высокой девушки в свитере. Она повернулась к окошечку, и Батышев увидел угрюмое худое лицо.
— Двадцать шестой опять откладывается? — спросила девушка резко, словно уличая. Голос у нее был низковатый.
— Все рейсы на Москву откладываются, — поверх ее головы ответила блондинка — без выражения, голосом, словно записанным на пленку.
— Меня все не интересуют, — грубо сказала девушка, — я спрашиваю про двадцать шестой.
— Все рейсы на Москву откладываются, — повторила та, не меняя интонации, однако чуть скосила взгляд вниз на противницу, более упорную, чем остальные.
— А утром точно полетит или как сегодня?
Девушка в свитере явно нарывалась на скандал.
— Утром объявим, —
— Весь день объявляете — а что толку! — громко сказала девушка в свитере.
Это не был вопрос, и блондинка с удовольствием не ответила.
Очередь сзади уже шумела. Кто-то крикнул по-рыночному:
— Живей нельзя? Не корову выбираешь!
Высокая девушка ни на шум, ни на этот выкрик не реагировала никак.
— А если и в восемь не полетит? — настаивала она, почти с ненавистью глядя на блондинку.
— Полетит в десять.
— Как сегодня?
Это уже был вопрос, и блондинка тут же включила свой вежливый магнитофончик:
— Возможно, и как сегодня.
Девушка отошла от стойки, но вдруг обернулась и зло, в полный голос, бросила через плечо:
— Ох и халтурная контора — Аэрофлот!
Блондинка, и бровью не поведя, посоветовала:
— Езжайте поездом.
И обернулась к Батышеву.
— Девушка, миленькая, — начал он, пытаясь хоть понимающей интонацией выбиться из безликой массы вопрошающих, — а почему отложен двадцать шестой?
— Отложен неприбытием самолета, — отчеканила блондинка. Но, видно, интонация Батышева все же прошибла ее броню — она вдруг добавила просто и вполне по-человечески: — Два дня Москва не принимает. Сколько рейсов в Омске сидит да в Челябинске! Пока в Москву, пока обратно… Депутаты вон сидят с утра, улететь не могут…
Батышев поблагодарил и отошел.
Наверное, можно было сунуться еще куда-нибудь — к начальнику перевозок, например. Но за день сидения в порту в Батышеве произошел какой-то слом. Из благополучного, уверенного в своих правах пассажира он превратился в ожидающего, человека зависимого. В голосе и фигуре постепенно накапливались искательность и покорность.
И теперь, отойдя от стойки, Батышев почувствовал себя не тренером по гимнастике и не привыкшим к уважению университетским преподавателем, каким был на самом деле, а просто средних лет мужчиной с авоськой в руке.
В таком состоянии ходить по начальству бесполезно.
Батышев огляделся и, как раньше видел людей, протискивающихся к стойке справочного, так теперь увидел сидящих на узлах, теснящихся на лавках, а то и спящих на полу, пристроив под бок плащ, а под голову чемодан. Сейчас конкурентами были они.
Сидящих было полно, даже спящих порядочно. Щетина мужчин не обещала ни скорого вылета, ни койки в комнате отдыха или как там она называется…
Оставалось пытать счастья в городе.
Батышев вышел на улицу и снова увидел высокую девушку. Она стояла на троллейбусной остановке — верней, не стояла, а ходила взад-вперед, и на поворотах подошвы ее ботинок резко скрипели об асфальт.