О любви
Шрифт:
Вдруг на меня снова накатил страх, и мне страстно захотелось перешагнуть бездну молчания, пролегшую между нами. Прижаться горячим лбом к плечу девушки. Положить голову к ней на грудь. А может, я просто истосковался по близости с живым человеком, способным унять мою душевную тревогу и прогнать грусть?
— Куда мы идем? — спросил я.
Она пожала плечами.
— Впрочем, мне все равно. Я готов пойти с тобой куда угодно и делать все, что ты пожелаешь, — добавил я…
Девушка остановилась, нахмурила лоб. Уставившись взглядом в асфальт, принялась сжимать
Длинные лучи солнца проникали сквозь ветки вязов, играли на ее серьгах. Засверкал серебряный узор.
В приглушенном отсвете солнца резко проступили тени на лице моей спутницы. В бездне молчания, разделявшей нас, тлели немые вопросы, неслышно, но при том явственно ощутимо. Мне захотелось глубоко вздохнуть, и я попытался наполнить воздухом грудь. Но, казалось, невидимый кожаный ремень втихую безжалостно стиснул грудную клетку. Я был прозрачен, наг, у всех на виду, а где-то в дальней дали звенели, во спасение души, церковные колокола.
— Ты правда сделаешь все, что я попрошу? — спросила она, цепко удерживая своим взглядом мой взгляд. От ее серьезного тона мне стало не по себе. Я кивнул.
— В таком случае — возьми меня замуж, — сказала она.
Я фыркнул. Почесал затылок. Растянул губы в улыбке. Почесал затылок с другой стороны. Зашевелил губами, но они меня не слушались и язык словно примерз к небу. Я должен был… я хотел сказать что-нибудь…
— А ты мастерица шутки шутить, — сказал я.
— Вовсе и нет, а уж сейчас я нисколько не шучу, — отвечала она.
— Неужто ты всерьез собралась выйти за парня, с которым знакома всего полчаса?
— Если ты осуждаешь такое, это еще не значит, что все жители мира с тобой согласны.
— Нет, правда, не можешь же ты всерьез?..
— Трагическая ошибка… если ты воображаешь, что мир таков, каким он тебе видится.
— Стало быть, ты не шутишь?
— Вроде бы за спрос не дают в нос, — сказала она и вскинула брови.
— Но ты же совсем не знаешь меня…
— Некоторые из моих друзей, на родине у меня, были женаты пятнадцать лет, а оказалось, что они не знают друг друга. В самых респектабельных домах под внешним лоском таятся трещины. И почти во всех сетях, пусть самой тонкой и плотной вязки, зияют дыры.
— Но нельзя же ринуться под венец так вот очертя голову?..
— Ну зачем же ты так перепугался? Я же просто спросила.
Верный дурной привычке, я почесал затылок — так уж повелось у меня, когда сумятица в голове. Почесал сперва с одной стороны, потом — с другой.
Я хотел ответить удачной остротой, но тут с площади над прудом, где в гуще зелени прятался театр без крыши, донеслись до нас женские голоса — с силой, умноженной электронной техникой.
В этот прекрасный весенний вечер патетические женские голоса ворвались гостями незваными, нежеланными — как летучие мыши в ветвях деревьев, осенявших залитые солнцем проходы.
— Может, ты должен немножко поразмыслить над этим? — спросила она, словно сомнения мои касались сущего пустяка: добавить ли, к примеру, горчицы к бутерброду
— Не пойму я тебя…
— Может, ты боишься купить кота в мешке?
Она что, издевается надо мной, что ли?
Не дожидаясь моего ответа, она вскинула руки. И медленно закружилась на месте, как манекенщица на эстраде. Полураскрытые губы ее кривила насмешливая улыбка, но в бесстрастных глазах не было блеска. Еще отчетливей виднелись в этом вращении безупречно прямая спина, пленительный изгиб талии. Встав на цыпочки, девушка напрягла икры, и платье туго обтянуло стройные бедра. Солнце рассыпало по ее волосам золотистые кольца. Мне показалось на какой-то миг, будто птицы в деревьях смолкли, и я властно ощутил великую силу, исходящую от пляшущей; одним уже бытием своим сильна эта женщина. Одним уже тем, что живет на земле.
— Тебе бы все подшучивать надо мной, — сказал я.
— Клянусь могилой моей матери, я не шучу… — начала она, но ее прервал чей-то громкий смех.
На Дороге Счастья вдруг возникли два парня. Смех толкал их вперед, как пар в паровом двигателе, смех скакал по асфальту. На четвереньках, на двух ногах, солдатиком… Изнемогая от хохота, юнцы то и дело прислонялись друг к другу. Я взглянул на них. И вдруг увидел себя.
— А будь я таким, как они, ты тоже хотела бы выйти за меня? — спросил я, кивнув в сторону гогочущих юнцов.
— К чему этот вопрос? Ты же не такой, как они. А гадать я не люблю.
Она пожала плечами и этим отделалась от меня, но в моей памяти уже замелькали обрывки прошлого, наполовину забытого. Жизнь моя отнюдь не текла по прямой, без зигзагов. Я легко мог бы стать наркоманом, одним из тех несчастных детей нашего общества, каких рано или поздно отправляют на отдых в известные дома с длинными коридорами, а не то — прямиком в морг. Многие из моих друзей детства уже проделали этот путь.
Возможно, и моя жизненная дорога тоже пошла бы под уклон, если бы не Спирит оф Сент-Луис, имевший мастерскую в нашем рабочем квартале. Спирит оф Сент-Луис — так называл себя мой друг — художник Луис Эмануэль Линдберг.
"Спирит" по-английски "дух" — слово это созвучно слову "спирт". "Сент" — опять же по-английски, значит "святой", а "святой" я потому, что под курткой у меня ангельские крылышки. "Луис" — в честь американца, который обрюхатил мою мамашу. А "оф"? Да так тявкает мой кобелек, когда на двор просится!.."
Таким вот манером мой друг объяснял любопытным происхождение своего прозвища. Это он, Спирит оф Сент-Луис, привел меня в библиотеку, он познакомил меня с книжками, рядами выстроившимися там, как на параде. На бесконечных полках от пола до потолка. "Спирит" говорил, что книги — его друзья.
— Вот мы и пришли с тобой в университет для бедных, — сказал он мне в тот самый первый раз. — Видишь, тут всюду стоят кассеты, а называются они "киши". Так любезны были наши предки, что оставили в них свою мудрость, нам с тобой в наследство. Ни одному парню не прожить жизнь достойно, если он не пополнит свой багаж мудростью отцов. Но заставлять тебя читать книжки никто не станет, — это ты уж сам должен решить, захочешь ли ты их листать, чтобы извлечь из-под обложек знание, оставленное нам в наследство. Заруби себе это на носу, бесенок!