О любви
Шрифт:
— Да не покупай ты у них! Это же незаконно, — сказала девушка из Брно.
Коротыш протянул мне спичечную коробку.
— А эту дрянь вместе с деньгами оставьте себе, — сказал я и повернулся к юнцам спиной.
— Что это ты выдумал? — встрял долговязый. — К чертям милостыню, небось мы не нищие. Дай нам адресок свой, и мы вернем тебе долг, как только бабками разживемся.
— Лучше угостите на эти деньги какого-нибудь бедолагу чашкой кофе! — бросил я ему.
— Заметано! — сказал коротыш. — Брат мой, можно мне лобызнуть тебя в уста?
— Обойдемся, — сказал я и, взяв под руку мою спутницу,
Будто меня одарили бесценной валютой взамен моей сотенной.
— Я ни одной рожи еще не забыл! — крикнул нам вслед долговязый.
— Ты зачем деньги им дал? — спросила девушка из Брно.
— Тебе этого не понять.
— Ты просто испугался их, верно?
Я не ответил.
Молча шагал я рядом с ней, притворяясь, будто позабыл все ее вопросы.
Мы шли к театру под открытым небом.
Между деревьями над входом в театр висел широкий полотняный транспарант, метров десять в длину.
"Фестиваль женской поэзии", — гласила надпись. Белые буквы на красном фоне материи.
— На то есть причина, что я попросила тебя на мне жениться, — произнесла девушка из Брно. — Сказать?
— Само собой, — кивнул я.
Поросшие травой уступы лестницей спускались к сцене. А может, наоборот, — поднимались от сцены вверх.
Все зеленые ступени заняли восторженные зрители. На сцене девушки из рок-группы устанавливали инструменты.
— Я была замужем за шведом, а он оказался подлецом, — сказала девушка, закуривая сигарету. Я чуть-чуть отодвинулся от нее, чтобы дым не попал мне в лицо.
— Ах, вот как, ты уже была замужем?
— Я встретила его в Брно три года назад. В ту пору я служила в торговой фирме по экспорту машин в Швецию. Первая моя служба по окончании Пражского университета, — я ведь закончила юридический факультет. Он приходил к нам в контору по делам — там мы и познакомились. Скоро он начал ухаживать за мной, приглашать меня в разные места.
Стоило ему приехать в Чехословакию — и мы уже не разлучались. Мы полюбили друг друга. Любовь наша не знала меры, и мы скоро поняли, что жить в разлуке у нас больше нет сил. Он необыкновенно обаятелен. Все от него в восторге.
— А все же он подлец?
Она продолжала свой рассказ, будто не слышала меня.
— Я продала квартиру и все драгоценности, которые оставила мне бабушка — только бы наскрести денег, чтобы уехать в Швецию и там выйти замуж за любимого человека. Мебель я раздала подругам, и вообще раздала все, что имела. Теперь у меня в Брно нет ничего ровным счетом, и никто меня там не ждет…
Девушки из рок-группы принялись настраивать инструменты, и моя спутница смолкла.
— Отчего же вы разошлись?
— Ты правда хочешь знать, отчего?
Я кивнул. Оглядывая публику, сплошь женскую, она медлила с ответом. Здесь были революционерки. И просто любительницы пошуметь. Нас окружали панки, из тех, что штурмом берут пустующие дома; студентки художественного института; дородные дамы-социологи; веснушчатые репетиторши; художницы по керамике, с остатками глины под ногтями; дамы из круга левых политиков; учительницы, занятые повышением квалификации, что читалось у них на лице; клубные деятельницы,
Однако…
При всей плотности этой женской толпы я чувствовал, что кое-кого здесь не хватает. Тех, кто сидит за кассой в магазинах самообслуживания. Работниц-иностранок. Разносчиц газет. Уборщиц фабричных и школьных. Больничных сестер. Швей. Санитарок. Фабричных работниц, что стоят у конвейеров — их я что-то не заприметил.
Может, тут нечему удивляться?
Работодатели, социал-демократическая партия и профсоюзы в последние тридцать лет немало пеклись о том, чтобы культура лишь робко проникала на производство — не будила умы тружеников, не помогала им постичь необходимость и взрывную силу Слова. Троицу лидеров рабочего класса, сознательно стремившихся не допускать культуру на заводы и фабрики, объединяло одно: бунтарское левое крыло их не устраивало. Но ведь культура — это цивилизация, и, стало быть, — неотъемлемая часть жизни. А уж на всяком поле непременно попадется сорняк, что известно каждому земледельцу, и никакой огород не обеспечит хозяину ни полной занятости на весь год вперед, ни постоянного прироста урожая, подумал я.
Кстати, не от поэзии же тюлени дохнут?
Я нынче, в субботу эту, уже успел прочитать в газетах, что на западном побережье прибило к берегу первых дохлых тюленей.
Легче было догадаться, отчего не пришли на фестиваль женской поэзии регулировщицы уличного движения, любительницы раздавать водителям штрафы, женщины-надзирательницы, женщины-полицейские. Служители закона и порядка никогда не дружат с искусством.
— Он потому развелся со мной, что я террористка, — сказала девушка из Брно. Шляпа-доска наполовину затеняла ее лицо.
— Террористка? Ты? — ее слова рассмешили меня.
— Здесь, в Швеции, я познакомилась с членами организации "Хартия-77" и стала помогать им с переводами. Но это могло помешать моему мужу в его делах с Чехословакией. Он испугался — как бы ему не потерять свое агентство — и предъявил мне ультиматум. Одно из двух: или я перестаю помогать моим чешским друзьям, или он тут же идет к адвокату на предмет развода со мной.
— Значит, любви он предпочел свое дело?
— Шведы — народ практичный, — сказала она.
В репродукторах послышался треск.
— Мы просим извинить нас за задержку, но сначала мы должны проверить звук, — объявила руководительница ансамбля. — Электротехника — штука сложная, как сказала девица, торопясь погасить свет в брачную ночь, — добавила она, за что была вознаграждена смехом публики.
Белокурая девица в сетчатой кольчуге — под кольчугой виднелась голая грудь — застучала по "бочонку", одновременно качая ногой педаль басового барабана, а четыре остальных оркестрантки засуетились у синтезатора.