О людях и самолётах 2

Крюков Михаил Григорьевич

Как любой сильно пьющий человек, Валера очень боялся белой горячки, но почему-то считал, что, она, подобно снаряду, дважды один столик не поражает.

– А я вот трезвый… почти, – гордо подумал он, – и сейчас Сеню вылечу. Содержимое большой водочной рюмки, подобно глубинной бомбе, ухнуло в кружку.

– Пей, болезный, а то козликом станешь! – сказал Валера.

Сеня послушно осушил кружку, икнул, побледнел и затих.

– Сработало – удовлетворённо решил Валера. – Подобное лечат подобным!

Пьянка катилась по накатанным рельсам. Народ за

соседними столиками попеременно казался Валере то милыми, давно знакомыми людьми, почти родственниками, то отпетыми негодяями, замышляющими недоброе. Стены дышали, изгибаясь в самых невероятных местах, накатывали тёплые волны, сменявшиеся холодным ознобом, звуки слились в невнятное бормотанье и доносились как бы из-под воды.

Внезапно командоаппарат, спокойно тикавший в голове кадрового офицера, сработал, программные кулачки толкнули промытые пивом контакты и запустили программу «Домой!».

Валера немедленно поднялся, взял на буксир Сеню и мерным шагом тяжёлой римской пехоты двинулся в сторону метро «Киевская».

– Валер, – проскулил Сеня, – мы куда?

– Домой, баиньки, тебе в «чудильник» пора.

– А почему кругом одни скелеты, а, Валер? Ну их, не подходи к ним!

На станции «Краснопресненская» пришлось выйти на поверхность, чтобы «сменить воду в аквариуме». В вагоне метро им уступили место.

Инстинкт, как всегда, не подвёл Валеру. Крайняя в этот день электричка стояла у перрона. Слегка очухавшийся от свежего воздуха Сеня обнаружил автомат с газировкой.

– Железный брат, дай попить, – попросил он, обращаясь почему-то к Винокурову. Валера нашарил в кармане шинели монету, бережно напоил Сеню, потом загрузил его в вагон и устроился рядом, выбрав сидение с печкой.

– Так, – удовлетворённо сказал он. – День прошёл хорошо. До Кубинки можно и поспать. Он привычно подоткнул шинель, подложил шапку под ухо, прислонился к оконному стеклу и сразу уснул.

Капитан Винокуров спал, но он знал, что ровно через полтора часа он проснётся, выйдет из электрички и на последнем, насмерть промёрзшем автобусе поедет в гарнизон.

Валера проснулся от тишины и от холода. Холодный, тёмный вагон был пуст. Сени рядом не было. Валера протёр глаза и глянул в окно. Напротив, на крыше тёмного здания светилось зелёным слово «Можайск», причём буква «ж» паскудно мигала. Вспомнив тёплое «Можайское» молоко с коричневой пенкой, Валера метнулся в тамбур. Стало полегче. Отжав дверь, он спрыгнул на пути. Замёрзшая за ночь земля ударила по пяткам.

– Если вокзал закрыт, пожалуй, замёрзну – подумал Валера. Больше всего на свете ему хотелось чаю с лимоном. Большую чашку, его любимую, расписанную розанами и золотыми финтифлюшками. Жена называла её «чашка-мутант», потому что из гигантского блюдца дочка, когда была маленькой, хлебала суп.

Вокзал оказался открыт, но буфет не работал. Валера устроился на жёсткой деревянной лавке. Мощный прожектор, освещавший стрелки, бил ему в глаза. Валера надвинул шапку на нос, сунул руки в обшлага шинели, закрыл глаза и тут же уронил голову, провалившись

в липкий похмельный сон.

Плюх! Шлёп-шлёп-шлёп. Плюх! Шлёп-шлёп-шлёп. Валера открыл глаза. Откуда-то из темноты появилась уборщица со шваброй и ведром и начала деловито размазывать грязь по полу из искусственного мрамора.

– Попросить у неё чаю, что ли? – подумал Валера, с трудом подняв голову. – Нет, ну ею, ещё орать начнёт, подумает, что изнасиловать хочу, маньячка!

Плюх! Шлёп-шлёп-шлёп. Плюх! Шлёп-шлёп-шлёп. Погромыхивая ведром, уборщица приближалась.

– Надо бы… ноги… того… поднять… – сквозь сон подумал Валера.

Плюх! Шлёп-шлёп-шлёп. Плюх! Плюх!

Внезапно наступившая тишина опять разбудила Валеру. Он открыл глаза и увидел, что прямо перед ним стоит уборщица. Уборщица молча смотрела в ведро.

– Что-то не так, – подумал он и опустил глаза.

В ведре плавала его форменная шапка.

Анабазис Рыжего Гуся

О том, что рядовой Гусев допустил самовольную отлучку, стало ясно только на вечерней поверке. Днём его никто не искал – мало ли где в авиационном гарнизоне может болтаться солдат.

Но на вечернюю поверку явился дежурный по полку, и отряд тут же заметил потерю бойца.

– Гусев! – выкрикнул старшина. Рота молчала.

– Гусев, сучий потрох, спишь в строю?!

– Нет его, товарищ прапорщик, – сумрачно доложил кто-то из второй шеренги.

– Которого?

В полку было два Гусевых. Один Гусев, родом из глухой сибирской деревни, был рыжим, за что получил кличку «Рыжий Гусь», а другой, шатен, был с Западной Украины. Этого звали «Серый гусь». «Гуси» друг друга не любили. «Рыжий Гусь», находясь в плохом настроении, как-то обозвал «Серого» Бандерой.

– Ты чего лаешься, сука ржавая? – удивился «Серый Гусь» и незамедлительно оскорбил «Рыжего» действием. Потеряв передние зубы, сибирский Гусев стал безбожно шепелявить, однако бесплатно протезироваться за счёт Родины почему-то упорно отказывался. А ещё Рыжий Гусь до смерти боялся щекотки. Если его начинали щекотать, он валился на спину и во всю глотку орал «Пощщадите!»

Быстро выяснилось, что пропал именно Рыжий Гусь, так как «Серый» уже два дня отдыхал на губе. Осмотр прикроватной тумбочки показал, что «Рыжий гусь» с крестьянской аккуратностью сгрёб все свои вещички, шинели в каптёрке тоже не было. Стало ясно, что банальная «самоволка» плавно перерастает в самовольное оставление части.

Подождав положенные три дня, командование скрепя сердце обратилось в милицию. «Внутренние органы» мутно осмотрели ходоков и заявили, что объявить беглеца в розыск можно только после посещения его малой, так сказать, родины.

Поскольку в армии рядовой Гусев занимался, в основном, перетаскиванием аккумуляторов, то командование решило, что искать его должен инженер по авиационному оборудованию. Подивившись такой неформальной логике, АОшник спорить не стал, так был уже майором и точно знал, кто в армии всегда прав.