О Михаиле КедровеВоспоминания, очерки, статьи
Шрифт:
По мере того как говорил Ильич, поведение социалистического большинства во всех странах раскрывалось во всей своей гнусности… II Интернационал умер и никогда больше не возродится.
Ленин кончил. Казалось, каждый сознательный социалист должен признать правоту Ильича, так неотразимы и ясны были его доводы. Но собрание было оскорблено и возмущено в своем патриотическом дурмане. Раздались редкие, единичные хлопки. То было начало периода, когда Ильич с маленькой группой своих единомышленников был, казалось, изолирован от всего остального мира.
Здесь нелишне провести маленькую параллель между докладами Плеханова и Ленина.
Доклады Ленина посещала прежде всего партийная, рабочая и студенческая беднота, у которой не было даже десятка су, чтобы заплатить за билет. Расходы по устройству не всегда оплачивались.
Вскоре после „блестящего“ доклада Плеханова состоялся и доклад Владимира Ильича. Благодаря объявлению, что вход бесплатный, публика пришла в достаточном количестве.
В своем докладе Ленин вскрыл причины и сущность империалистической войны и, ссылаясь на пример Парижской коммуны, вновь провозгласил бессмертный лозунг, затоптанный в грязь социал-предателями, о превращении империалистической войны в войну гражданскую. Лозунг, к слову сказать вызвавший ожесточенные нападки не только открытых социал-патриотов, но и центристов „Нашего Слова“, к каковым принадлежали Троцкий, Раковский, Мартов и другие.
После доклада мы возвращались домой вместе с Ильичей. Поднимаясь в гору Шайн, Ильич спросил меня: „Скажите, вы сразу же разглядели истинные причины войны и составили определенное к ней отношение?“
Я не скрыл, что первую неделю во мне жили сомнения, но что я быстро разрешил их и теперь всецело и бесповоротно разделяю точку зрения Ильича. Ильич кивнул головой… Он и без того видел мысли и чувства каждого из нас».
Так вспоминал об этом отец.
В своих воспоминаниях о рассказе матери об этом событии я хотел написать только то, что сам запомнил, не прибавляя ничего из прочитанного мною позднее…
Шел 1915 год. Выдалось жаркое лето. Война продолжается вот уже целый год. Снова школьные каникулы. Отец собирается в Берн и берет меня с собой. Предстоит выйти из дому в два часа ночи и пройти пешком довольно большое расстояние до Фрибурга. Оттуда поездом до Берна. Обратно — тем же путем. Я слышу разговор родителей. Когда мать спрашивает отца: «Застанешь ли его в Берне?» — мне кажется, что «его» — это Ленина. Много лет спустя я узнал, что как раз в это время Ленин работал в бернской библиотеке над своими «Философскими тетрадями». В Берне мы пробыли несколько дней, отец куда-то ходил, но виделся ли он с Лениным, я так и не узнал. Может быть, отец все еще считал меня маленьким и не доверял мне серьезных вещей?
Второй раз в том же году, но уже осенью или в начале зимы, я услышал, как родители между собой говорили, что в Лозанну должен приехать Ленин. Мы страшно обрадовались, помня посещение Лениным нашей семьи в позапрошлом году в Берне. «Мы снова увидим вождя революции!» — торжественно провозгласил я. Но отец почему-то рассердился и сказал нам, что мы должны заниматься своими делами и не соваться в дела взрослых и что он нас на встречу с Лениным не возьмет. Помню, как мы расстроились от этого отказа…
…Итак, идет 1916 год. Мне уже 12 лет, я заметно повзрослел, и родители мне стали доверять
Вторая международная социалистическая конференция (первая проходила в Циммервальде в начале сентября 1915 г.) состоялась в Кинтале в самом конце апреля 1916 г. по новому стилю. Именно в это время, как теперь стало известно, Ленин интересовался сроками выезда нашей семьи из Швейцарии в Россию. В одном из писем, относящихся к первой половине апреля 1916 г., Ленин спрашивает: «Узнайте поточнее, когда едет Кедров? В Берне ли он еще? В Лозанне ли его жена?» [81] Письмо шло из Цюриха и было адресовано в Берн. Возможно, Ленин интересовался тем, как передать отцу предназначенные для петроградских большевиков материалы. Но где, кем и при каких обстоятельствах они были ему переданы, я не знаю. Только помнится, что накануне отъезда отец действительно ездил из Лозанны ненадолго в Берн для оформления соответствующих виз.
81
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 49, с. 212.
Зная мою отличную память, отец заставил меня запомнить много явочных адресов — как в Швейцарии (женевские адреса), так и в России.
«Записывать их ни под каким видом нельзя, будет очень плохо, если жандармы их найдут, так что ты их уж постарайся твердо запомнить», — сказал мне отец.
И я, гордый тем, что мне доверили столь важное дело, затвердил сообщенные мне адреса.
16 мая мы выехали из Лозанны в Париж, где провели несколько дней. Жили недалеко от Люксембургского сада. Помню, в Париже один русский эмигрант просил мою мать отвезти в Москву его жене конверты и писчую бумагу с красной каемкой. При этом он сказал: «Когда в России начнется революция, пусть моя жена на этой бумаге напишет мне письмо: „Приезжай! У нас — революция!“».
Прибыли в Лондон. Встретились с Людмилой Сталь. Она много рассказывала о своей лондонской жизни. Спустя восемь лет, осенью 1924 г., мы с матерью снова встретились с ней в Крыму, когда я лечился от туберкулеза. Вспоминали ту нашу встречу.
В Лондоне чувствовалась война. Верхние стекла уличных фонарей были закрашены черной краской (от налетов немецкой авиации). В русском посольстве, где мы получали визы, услышав наши разговоры, к нам подошел солдат в английской форме и спросил: «В Расею?» В глазах и в голосе чувствовалась тоска по далекой родине. Как он оказался в рядах английских войск, мы так и не узнали.