О Михаиле КедровеВоспоминания, очерки, статьи

Смирнов Михаил Александрович

Секретарь Совета Рабоче-Крестьянской Обороны

Бричкина».

Как эти слова — «пополнить Комиссию тов. Лениным» — в то время просто и естественно звучали! Сплошь и рядом вводились дополнительно в разные комиссии представители от заинтересованных ведомств, почему не ввести и Владимира Ильича! Ведь без него все равно ни одно дело не обойдется.

Образованная несколько дней спустя комиссия первоначально находилась при НКЗдраве, а с января 1920 г. — при Совете Рабоче-Крестьянской Обороны. Борьба с охватившей всю страну тифозной эпидемией велась в ударном порядке, и нередко приходилось, как и раньше, обращаться к Владимиру Ильичу и в тех случаях, когда комиссия была вынуждена

превышать свои полномочия или когда требовалась поддержка Ильича.

Помню, в Челябинске на эвакопункте вместимостью в 3 тыс. человек оказалось приблизительно 15 тыс. тифозных. Точное число не могло быть установлено, так как все проходы, коридоры, вся площадь полов были завалены больными; чтобы попасть внутрь, нужно было через приставные лестницы влезать в окна. Почти все больные лежали в кишащей паразитами одежде и белье за полным отсутствием смены белья и халатов. Многие срывали с себя одежду, предпочитая оставаться совсем голыми. Выздоравливающие возвращались в части или в свои деревни, унося с собой и заразу. Немногим лучше обстояло дело и в лазаретах и в больницах.

В целях изготовления достаточных комплектов белья комиссия решилась на крайнюю меру — забрать из губпродкома несколько сот тысяч аршин мануфактуры из забронированных Совнаркомом для товарообменных операций. Об этой мере мы поставили в известность Владимира Ильича, но, насколько помню, ответа на наше сообщение не получили. Как впоследствии мне говорили, Владимир Ильич не хотел санкционировать таких наших действий, с другой стороны, не считал возможным их и осудить, если они были приняты действительно ввиду крайней необходимости.

Вспоминаю еще один случай обращения к Ильичу.

Прекратив решительными мерами эвакуацию тифозных из города в город и в глубь страны и установив принцип лечения больных в месте их заболевания, комиссия натолкнулась во всех городах на отсутствие оборудованных госпиталей и вообще свободных помещений. Приходилось забирать помещения государственных учреждений и приспосабливать их под бараки, лазареты, распределители.

В Омске было решено использовать громадное здание управления Омской железной дороги под центральный коллектор-распределитель. Но выселение встретило отчаянное сопротивление не только со стороны руководящего персонала железной дороги, но и со стороны НКПС в лице замнаркомпути В. М. Свердлова, который находился в пути на Омск. Несмотря даже на постановление Сибревкома (Косарев, Смирнов И. Н. Фрумкин) очистить помещение, управление со дня на день оттягивало передачу.

Тогда снова пришлось обратиться за поддержкой к Владимиру Ильичу. Очень скоро был получен телеграфный ответ от товарища Ленина. «Раз имеется постановление Сибревкома, — говорилось в телеграмме, — здание ж. д. должно быть освобождено для устройства распределителя…»

Еще в поезде в Сибири отец мне сказал: «Ты уже много читал, но, наверное, все отрывочно, бессистемно. Попробуй теперь изложить все прочитанное и переваренное тобою — о капитале и социализме, о революции и войне, о государстве и классах — словом, о всех коренных вопросах современности. Вспомни, что ты прочел у Ленина, и попробуй связать все это вместе. Тебе же самому интересно будет».

Как всегда, советы отца я с радостью исполнял. А тут он поставил передо мной действительно интересную и важную задачу: проверить, насколько я сознательно участвую в борьбе за коммунизм, следую за Лениным, понимаю, что вокруг меня делается. Мне 16 лет, я уже больше года состою в партии, а разобрался ли я достаточно глубоко и серьезно в тех грандиозных революционных событиях, в которые я вовлечен?

Я сел писать то, что рекомендовал отец, и сразу стал в тупик: с чего начать? Никакого плана у меня в голове не было и в помине. То мне казалось, что надо начать с капиталистической эксплуатации, от которой потом перейти к

борьбе пролетариата против капитализма и к пролетарской революции, то с мировой войны и уже от нее к революции, то вести изложение в описательно-историческом плане, излагая последовательно то, как я сам шаг за шагом, читая работы Ленина, проникал в суть событий. Так и не решив для себя этого вопроса, я принялся излагать свои мысли в таком порядке, в каком они мне приходили в голову в данный момент. Исписал я целую тетрадку, и получился, разумеется, детский лепет с некоторой претензией на научность, главным образом в части терминологии. Как жаль, что этот первый в жизни мой опус, написанный на теоретическую тему, но сохранился. Как бы интересно было прочесть его сегодня.

Свое «сочинение» я дал прочесть отцу. Ознакомившись с ним, он сказал: «Для первого раза получилось ничего, но тебе надо обязательно учиться». С мыслью, что мне надо учиться, я вернулся в Москву вместе с отцом…

В конце апреля 1921 г. отец отправился на Южный Каспий с целью организации добычи рыбы на Каспийском море, включая северное побережье Персии (Ирана), где Советская Россия арендовала рыбные промыслы. Одновременно в качестве полномочного представителя ОГПУ отец должен был проверить работу этих органов по пути следования и в Баку, по месту своего нахождения. Я поехал и на этот раз с ним, и это была моя последняя поездка вместе с отцом. Мы выехали из Москвы 21 апреля, по дороге ненадолго останавливались в Харькове, Ростове-на-Дону и в других городах. Основной базой для нас стал Баку, где отец создал управление рыбных промыслов Южного Каспия. Меня он отправил в качестве информатора в персидский город Энзели (Пехлеви), где был центр рыбных промыслов, находившихся раньше в руках русского миллионера Лианозова. Там я пробыл месяца три. Организовал на промыслах партийную ячейку, которая установила контакт с городским партийным комитетом в Энзели.

Откликаясь на призывы помочь голодающим Поволжья, мы на промыслах провели отчисления натурой (рисом) и отправили телеграмму в Москву, в «Правду» Марии Ильиничне, за моей подписью и за подписью председателя профсоюза рабочих промыслов. В одном из летних номеров «Правды» за 1921 г. наша телеграмма была опубликована.

Примерно в начале сентября 1921 г. отец отозвал меня из Персии в Баку, и я стал работать в его управлении. Одновременно он и И. Ф. Тубала проверяли работу АзГПУ (по-старому Азчека — Азербайджанская чрезвычайная комиссия) и обнаружили в ней серьезные ошибки и недостатки. При этом один из руководителей АзГПУ был признан главным виновником этих недостатков и был квалифицирован как не вызывающий политического доверия.

Меня отец использовал иногда как своего секретаря, который под диктовку пишет протоколы и письма. Такие записи велись в особых личных тетрадках отца (под копирку). Они так и назывались тогда и потом коротко — «тетрадками». Помню, что я под диктовку отца написал длинное письмо о политическом положении в Северной Персии, где орудовали сразу несколько «ханов», которые придерживались различной внешнеполитической ориентации: одни — английской, другие — русской, третьи — независимой.

Точно так же мне было продиктовано письмо на имя Ф. Э. Дзержинского о положении в АзГПУ.

В ноябре 1921 г. я отвез это письмо в Москву и передал его в ОГПУ для Дзержинского. Было у меня также письмо от отца к Ленину, но о его содержании я ничего не знал. Я его передал в секретариат Ленина…

Кедров Б. М.

Запечатленный образ Ленина.

М., 1986. с. 8—19, 25–37, 49–76, 131–162, 210–212

Сергей Белов. СЕЙТЕ РАЗУМНОЕ, ДОБРОЕ, ВЕЧНОЕ