О нём
Шрифт:
В торговом центре мы с Отем идем за мамой, петляющей мимо стоек с одеждой в магазине «Нордстром». Я как послушная глина в их руках. Мама тянет меня к столу с рубашками и прикладывает несколько к моей груди. Прищурившись, она интересуется мнением Отем, и после того как они безмолвно посовещались, мама откладывает почти все рубашки в сторону. Я не отпускаю ни единого комментария, поскольку знаю, как надо себя вести.
Моя сестра где-то в одиночестве ищет себе одежду, дав нам приятную передышку от ее постоянной потребности препираться. Отем с мамой хорошо ладят, и, когда
Мама прикладывает к моей груди отвратительную ковбойскую рубашку.
На это я не обращать внимания не могу.
— Нет.
Проигнорировав меня, она снова смотрит на Отем в ожидании вердикта. Но Одди всегда на моей стороне, поэтому неприязненно морщит нос.
Повесив рубашку обратно, мама спрашивает:
— Как твое расписание в этом семестре?
— Мне очень нравится, — Одди дает маме синюю рубашку с коротким рукавом RVCA. Я незаметно поднимаю два больших пальца. — Правда, придется поменять современную литература на Шекспира, а матан, наверное, станет моей погибелью, но в остальном — хорошо.
— Уверена, Таннер будет рад тебе помочь с ним, — отвечает мама, и я чувствую, что Отем закатывает глаза. — А как у тебя, дорогой?
Я облокачиваюсь на стойку, скрестив поверх нее руки.
— После ланча добавил биологию, и теперь на последнем уроке мне хочется спать.
Мама собрала свои прямые светлые волосы в хвост и перед выходом переоделась из рабочей одежды в джинсы и свитер. Так она выглядит моложе, и если Хейли снимет свою жуть в стиле Уэнзди Аддамс, то они с мамой будут выглядеть как сестры.
Словно читая мои мысли, позади меня в ту же секунду материализуется Хейли и сгружает маме целый ворох черной одежды.
— Штаны мне ни одни не понравились, но эти футболки крутые, — говорит она. — Может, пойдем поедим? Я умираю с голоду.
Мама смотрит на кучу тряпок у себя в руках, и я вижу, как она мысленно считает до десяти. Сколько себя помню, родители всегда поощряли каждого из нас быть самим собой. И когда я начал задаваться вопросом относительно своей сексуальности, они сказали, что их любовь ко мне не зависит от того, куда я суну свой член.
Ладно, они выразились несколько иначе; просто мне нравится так говорить.
В прошлом году, когда моя сестра решила выглядеть как труп, они прикусили язык и сказали, что она может самовыражаться, как ей того хочется.
Мои родители святые, когда речь заходит о терпении, но я понимаю, что оно у них уже на исходе.
— Три рубашки, — говорит мама и отдает кипу тряпок обратно Хейли. — Я сказала тебе выбрать три рубашки и две пары брюк. А черных футболок у тебя и так несколько десятков. Еще десять тебе не нужны.
Пресекая попытку Хейли поспорить, мама поворачивается ко мне.
— Значит, на биологии тебе хочется спать. Какие еще новости?
— Одди стоит оставить себе современную литературу. Это стопроцентная пятерка.
— О! Наш помощник учителя на Семинаре суперсекси! — говорит ей Отем.
Будто инстинктивно желая меня защитить, мама скользит взглядом в мою сторону, а уже
— И кто он?
— Себастьян Бразер, — с придыханием отвечает Отем.
Стоя позади нас, Хейли издает стон, и мы оборачиваемся в предчувствии неизбежного.
— Его сестра Лиззи в моем классе. Она вечно такая счастливая.
Я усмехаюсь.
— Какая гадость, да?
— Таннер, — предупреждающе говорит мама.
А моя сестра толкает меня в плечо.
— Заткнись, Таннер.
— Хейли!
Отем решает сменить направление нашего внимания.
— Себастьян учился на Семинаре в прошлом году. Видимо, его книга на самом деле была хороша.
Мама протягивает мне футболку с узором пейсли, которая настолько ужасна, что я даже не готов это вслух произнести. Она прикладывает ее к моей груди и строго на меня смотрит.
— О, значит, он ее продал, да? — спрашивает она у Отем.
Та кивает.
— Надеюсь, по ней снимут фильм, причем с ним в одной из ролей. У него такие мягкие волосы и такая улыбка… Господи.
— Он часто краснеет пятнами, — не думая, добавляю я.
Мама застывает, но Отем, кажется, в моих словах не замечает ничего странного.
— Точно.
Мама вешает рубашку и сдержанно смеется.
— Кажется, нас ждут проблемы.
При этих словах она смотрит на Отем, но я не сомневаюсь, что имеет в виду меня.
***
Мой интерес к внешнему облику Себастьяна Бразера к пятничному занятию не уменьшился. Впервые с тех пор как переехал сюда, я стараюсь ничем себя не выдать. Если бы я увлекся помощником учителя женского пола, то не было бы ничего странного, если кто-нибудь поймал меня на взглядах в ее сторону. Но с ним мне попадаться никак нельзя. И, откровенно говоря, поддержание нейтрального выражения лица сильно утомляет. Фудзита с Себастьяном обходят аудиторию, пока мы записываем идеи всеми возможными способами — план-конспект, отдельные фразы, тексты песен, рисунки, — я же на чистом листе бумаги рисую спирали, лишь бы не следить за его передвижениями. Сидящая рядом со мной Отем стучит по клавиатуре со скоростью тысяча слов в минуту, не поднимая головы для передышки. Это отвлекает и раздражает. Абсурд, конечно, но мне кажется, будто она каким-то образом высосала из меня всю творческую энергию. Но когда я встаю, чтобы уйти в другой конец аудитории и побыть одному, едва не сталкиваюсь с Себастьяном.
Грудь к груди, мы стоим и смотрим друг на друга, прежде чем отойти на шаг.
— Извини, — говорю я.
— Да нет, это ты меня извини, — его голос низкий и тихий, с каким-то гипнотизирующим ритмом. Интересно, когда он начнет давать проповеди, будет ли его голос звучать менее осуждающе, чем у других?
— Фудзита сказал, что я должен поработать с тобой более тесно, — говорит Себастьян, и я понимаю, что он шел поговорить со мной. Его щеки раскрашивает румянец. — Он сказал, что ты немного… м-м-м, отстаешь по части планирования идеи, и мне стоит обсудить это с тобой.