О! Париж
Шрифт:
В одном из залов в присутствии Венеры Милосской он зашептал в женское ушко:
– Кстати, руки скульптура утратила в результате бессовестного поведения турок, - едва уловимый тонкий парфюм взволновал ещё больше.
– Они считали себя 'хозяевами' острова Милос и никак не давали вывезти эту античную красавицу во Францию.
– Да, действительно, возмутительное нахальство!
– с усмешкой поддержала мадемуазель.
– Препятствовать незаконному вмешательству французских офицеров в судьбу столь прекрасной мраморной особы! И теперь, вероятно,
– и тут же свои скрестила за спиной, предвосхищая самый скромный французский поцелуй.
'Не даёт шанса и улыбается!.. Ну, ну! Умница, по истории готова пройтись...' Далее они передвигались рядом, иногда настойчиво оттесняемые от особо значимых для окружающего человечества шедевров. Ему нравилось, что Ева - не миленькая простушка, заучившая несколько известных фамилий. У неё особый вкус!
– Меня не интересуют замученные уставшими глазами туристов полотна, а производят сильное впечатление малоизвестные произведения с почти стёртой временем историей, новые факты, связанные с Парижем, Францией. Всё остальное - интернет, - словно прочитала мысли она, когда Этьен жестом пригласил отметиться у популярной 'Mona Lisa'.
Далее всё произошло быстро, можно сказать, даже молниеносно: какое-то движение у очаровательной спутницы за спиной, и там возник весьма габаритный мужчина в льняном костюме цвета вон той старинной вазы с картины Лебрена и в соломенной шляпе почти на затылке (зачем в музее головной убор?), оказавшийся неожиданно весьма проворным. Его странный русский диалект зазвучал громогласно под овальным потолком среди приглушённого разноязыкого говора:
– Шо ты цапаешь, шо цапаешь!- он крепко сжимал пальцы робкого интеллигентного и очень молодого человека.
– Верни бижутерию! Мама дорогая, куда мир шлёпает! Что у этого индивида с моторикой, я имею инфаркт от дилетантства! Фи, какая грубая работа! Чему в Сорбонне учат!
Ева и Этьен повернулись на голос и с удивлением принялись рассматривать мужчину и парня. Было видно, что у толстяка от сильного напряжения пуговица на брюках вот-вот выстрелит в толпу японских туристов, а правая нога, придавившая кеду 'индивида', благополучно через минуту другую превратит ту в ласту. Юный борец с материально-денежной зависимостью несознательных граждан извивался, словно полоз на сковородке, и причитал по-итальянски.
Ева стояла, слегка придерживая сумочку, она явно понимала речь Толстяка и переводила Этьену: 'Мужчина возмущён не корректным поведением юноши и его некомпетентностью в области изобразительного искусства!'
Вдруг 'льняной костюм' перевернул руку 'переводчицы' ладонью вверх и буквально выдавил из кулака своей брыкавшейся жертвы перстень с изумрудом.
– Девушка, вы просто наивностью обескураживаете! Зачем же на картины глазки тратить! В сумочку гляньте, всё ли на месте!
Потрясённая Ева быстро осмотрела содержимое и кивнула. Всё на месте. А парень, улучшив момент, юркнул в нескончаемую толпу китайцев, корейцев, немцев, американцев
– Надо было держать его крепче!
– выкрикнул кто-то из туристов.
– У меня вчера в лифте на Эйфелеву башню портмоне вытащили!
– В апреле была забастовка персонала Лувра. В последнее время карманных воров в музее стало больше, и ведут они себя все более агрессивно. Причем от действий грабителей страдают и посетители музея, и сотрудники, - тихо поделился Этьен.
– Часто это подростки, - он махнул в сторону исчезновения парня, - бесплатно проходят в музей. А если их ловят на краже, то вскоре отпускают. И они снова возвращаются, и уж, конечно, не смотреть картины и скульптуры. Во Франции много проблем...
Толстяк снял шляпу и посмотрел в девичьи зелёные глаза.
– Голова мёрзнет в ихних узких коридорах, - кивнул он в сторону француза.
– Носимся с выпученными глазами, осталось ещё у 'Джоконды' потеснить ажиотаж и ...
– Мотя!
– сотряс своды мировой сокровищницы женский голос, беспощадно заглушив рассказ экскурсовода.
История неизвестного художественного полотна из частной коллекции, выставленного на три месяца в Лувре, и как-то связанного с Филиппом II, а потом зачем-то подаренного Людовику XIV, спешно переместилась с экскурсионной группой к следующему экспонату.
– Шо ты уставился на худенькую девчонку, ты сюда смотри: какая фигура, какие формы!
– Всё ясно! Прямо по курсу Рубенс! Мало кто сможет поднять его женщин на руках и не завалиться наземь! Сумку держите, барышня! Ничего себе Лувр - одно ворьё!
– и толстяк отправился к цели, легко пролагая себе дорогу.
Позже, когда Этьен и Ева вышли из Лувра, мадемуазель решила вернуть звук своему телефону, открыла сумочку, но та была пуста: ни телефона, ни паспорта, ни кошелька, ни карточек, финансирующих её достойное пребывание в Париже... Кошмар!
В момент растерянности и женского отчаяния, не дав опомниться, потомок рода Лефевр решительно усадил Еву в свою машину:
– Нет проблем! Давай исправим этот досадный эпизод поездкой в одно очень интересное место, и поверь, ты не пожалеешь!
– с ней он легко перешёл на доверительное 'ты'.
– В полицейский департамент? O'key, там мне ещё не довелось побывать!
– Ева расстроенно бросила пустую сумочку на заднее сидение.
– Вообще-то, я имел в виду другое... Но ты права, сначала туда...
***
Вот теперь долой из Парижа! Вещи в багажнике, футляр с саксофоном бережно пристёгнут, словно ребёнок, на заднем сидении, и мадемуазель забавно играет в гида:
– Месье Этьен, обратите внимание: вот шпиль дворца Сен-Шапель - кстати, готика, Аркду Каррузель, Ла Консьержери, - в женские пальчики вместо микрофона сжимали бесполезный мобильник, выданный в качестве компенсации в департаменте полиции, в котором услуга роуминга оказалась лишней.
Телефон месье, слава богу, 'сдох' ещё у Лувра.