О первой любви
Шрифт:
– А что же не ерунда?
– Как вам сказать?
– спрашивал он задумчиво, поднимая к потолку серые, скучные глаза, и - не говорил ничего больше. Он был как-то особенно тяжело и словно напоказ - скучен, это более всего раздражало меня. Напивался он медленно; пьяный иронически фыркал носом, - кроме этого, я ничего особенного не замечал в нем, ибо - существует закон, по силе которого, с точки зрения мужа, человек, ухаживающий за его женой, всегда плохой человек.
Откуда-то с Украины богатый родственник присылал лицеисту по пятьдесят рублей в месяц; - большие деньги в то время. По праздникам лицеист
Эта отвратительная машина всегда будила меня на час и семь минут раньше, чем следовало.
Жена, перестав кокетничать с лицеистом, начала относиться к нему с нежностью женщины, которая чувствует себя виновной в нарушении душевного равновесия мужчины. Я спросил, чем, по ее мнению, должна окончиться эта грустная история?
– Не знаю, - ответила она.
– У меня нет определенного чувства к нему, но - мне хочется встряхнуть его. В нем заснуло что-то, и, кажется, я могла бы его разбудить.
Я знал, что она говорит правду, - ей всех и каждого хотелось разбудить, в этом она очень легко достигала успеха: разбудит ближнего - и в нем проснется скот. Я напоминал ей о Цирцее, но это не укрощало ее стремления "встряхивать" мужчин, и я видел, как вокруг меня постепенно разрастается стадо баранов, быков и свиней.
Знакомые великодушно рассказывали мне потрясающие мрачные легенды о семейном быте моем, а я был прямодушен, груб и предупреждал творцов легенд:
– Я буду бить вас.
Некоторые - лживо оправдывались, обижались - немногие и не очень. А женщина говорила мне:
– Поверь, грубостью ничего не достигнешь, только еще хуже станут говорить. Ведь ты - не ревнуешь?
Да, я был слишком молод и уверен в себе, для того, чтобы ревновать. Но - есть чувства, мысли и догадки, о которых говоришь только любимой женщине и не скажешь никому больше. Есть такой час общения с женщиной, когда становишься чужим самому себе и открываешь себя пред нею, как верующий пред Богом своим. Когда я представлял себе, что все это - очень и только мое она в интимную минуту может рассказать кому-то другому, мне становилось тяжело, я чувствовал возможность чего-то очень похожего на предательство: может быть, это опасение и является корнем ревности?
Я чувствовал, что такая жизнь может вывихнуть меня с пути, которым я иду. Я уже начинал думать, что иного места в жизни, кроме литературы, - нет для меня. В этих условиях невозможно было работать.
От крупных скандалов меня удерживало то, что на ходу жизни я выучился относиться к людям терпимо, не теряя, однако, ни душевного интереса, ни уважения к ним. Я уже и тогда видел, что все люди более или менее грешны перед неведомым богом совершенной правды, а перед человеком особенно грешат признанные праведники. Праведники - ублюдки от соития порока с добродетелью, и соитие это не является насилием порока над добродетелью - или наоборот, но естественный результат их законного брака, в котором ироническая необходимость играет роль попа. Брак же есть таинство, силою которого две яркие противоположности, - соединяясь, - рождают почти всегда унылую посредственность. В ту пору мне нравились парадоксы, - как мороженое маленькому мальчику - острота их возбуждала меня, как хорошее
– Мне кажется, будет лучше, если я уеду, - сказал я жене.
Подумав, она согласилась:
– Да, ты прав! Эта жизнь - не по тебе, я понимаю!
Мы оба немножко и молча погрустили, крепко обняв друг друга, и я уехал из города, а вскоре уехала и она, поступив на сцену. Так кончилась история моей первой любви, - хорошая история, несмотря на ее плохой конец.
Недавно моя первая женщина умерла.
В похвалу ей скажу: это была настоящая женщина!
Она умела жить тем, что есть, но каждый день для нее был кануном праздника, она всегда ждала, что завтра на земле расцветут новые, необыкновенные цветы, откуда-то придут необычно интересные люди, разыграются удивительные события.
Относясь к невзгодам жизни насмешливо, полупрезрительно, она отмахивалась от них, точно от комаров, и всегда в душе ее трепетала готовность радостно удивиться. Но это уже не наивные восхищения институтки, а здоровая радость человека, которому нравится пестрая суета жизни, трагикомически запутанные связи людей, поток маленьких событий, которые мелькают, как пылинки в луче солнца.
Не скажу, чтобы она любила ближних, - нет, но ей нравилось рассматривать их. Иногда она ускоряла или усложняла развитие будничных драм между супругами или влюбленными, искусно возбуждая ревность одних, способствуя сближению других, - эта небезопасная игра очень увлекала ее.
– "Любовь и голод правят миром", а философия - несчастие его, говорила она.
– Живут для любви, это самое главное дело жизни.
Среди наших знакомых был чиновник государственного банка: длинный, тощий, он ходил медленной и важной походкой журавля, тщательно одевался и, заботливо осматривая себя, щелчками сухих желтых пальцев сбивал никому, кроме его, не видимые пылинки со своего костюма. Оригинальная мысль, яркое слово - были враждебны ему, как-будто брезговали его языком, тяжелым и точным. Говорил он солидно, внушительно и, раньше, чем сказать что-либо всегда неоспоримое, - расправлял холодными пальцами рыжеватые редкие усы.
– С течением времени наука химии приобретает все большее значение в промышленности, обрабатывающей сырье. О женщинах совершенно справедливо сказано, что они - капризны. Между женой и любовницей нет физиологической разницы, а только - юридическая.
Я серьезно спрашивал жену:
– В силах ли ты утверждать, что все нотариусы - крылаты?
Она отвечала виновато и печально:
– О, нет, у меня не хватает сил на это, - но - я утверждаю: смешно кормить слонов яйцами в смятку.
Наш друг, послушав минуты две такой диалог, проницательно заявлял:
– Мне кажется, что вы говорите все это совершенно несерьезно!
Однажды, больно ударив колено о ножку стола, он сморщился и сказал с полным убеждением:
– Плотность - неоспоримое свойство материи.
Бывало, проводив его, приятно возбужденная, горячая и легкая, жена говорила, полулежа на коленях у меня:
– Ты посмотри, как совершенно, как законченно он глуп.
– Глуп во всем, - даже походка, жесты, - все глупо. Он мне нравится, как нечто образцовое. Погладь мои щеки.