О самом главном с доктором Мясниковым
Шрифт:
Мне говорят – ждите. Чего ждите? Плохо ему! Мы ждали почти час, в то время когда счет шел на секунды. Кончилось тем, что я схватил человека в халате, идущего по хирургическому отделению, и буквально силой подтащил к больному, мол, смотри сюда! Положил его руку на живот страдальца, и тут он: «О-ля-ля! Скорее в операционную!».
Кстати, вспоминаю на эту тему еще одну историю, только уже американскую: человек пролежал в приемном покое семь часов, ожидая приема. Его привезли с сильными болями в груди. Через семь часов человек понял, что, раз он до сих пор не умер, значит, все хорошо. Почувствовал, что хочет есть, встал и ушел домой.
1993
Французская
По субботам автостоянки превращаются в рынки. Ходишь по ним, и хочется плакать. Там ходят в основном туристы, снимают на камеру и изнемогают от этого изобилия и свежести. Ты нигде больше не встретить ни такой клубники, ни таких ракушек, ни таких авокадо. Все живое, все ползает. Угри расползаются.
Однажды я купил лангустинов. Они розовые. И я почему-то, наверное, по ассоциации с нашими раками, решил, что они уже отварные, раз такого цвета. Принес домой, думал, что сейчас разогрею. Бросил в горячую воду, вынул через 2 минуты, а она вывернулась из рук, забилась. Она была живая!!! Я испугался, бросил ее, с тех пор не могу их есть.
2013
Однажды один из наших очень известных олигархов попросил меня полететь в Германию посмотреть знакомого пациента. Предложил свой самолет, а в итоге и сам полетел со мной. Мы пообщались с пациентом и поехали обратно в аэропорт. По пути олигарх заявил, что надо обязательно заехать в ресторанчик, ведь побывать в Германии и не отведать сосисок – невероятный грех.
Здесь надо упомянуть, что мой спутник – человек с очень широкой душой и восточным колоритом (но только очень ошибутся те, кто недооценит его ум и мертвую хватку!).
Итак, мы свернули на берег Рейна, где под деревьями были раскинуты столики. И здесь лицом к лицу столкнулись с европейской действительностью: с 15.00 до 19.30 подавляющее большинство ресторанов или вообще закрыты, или работают в режиме буфета. Так и здесь: пока мой спутник ходил мыть руки, официант успел поведать, что может предложить только пиво, а сосиски, как и прочие гастрономические удовольствия, – только вечером!
Делать нечего: заказываю пиво и начинаю объяснять вернувшемуся спутнику про европейские реалии, которые лишают нас сосисок. «Александр, ты не умеешь разговаривать с людьми!» – сказал олигарх и махнул рукой официанту: «Сосидж хочу, ферштейн?». И сует ему бумажку в 500 евро!!! Мне аж плохо стало, а официант резво развернулся на каблуках и через 10 минут появился с тарелкой «сосидж» – сосисок.
«Вот урод ты все-таки» – добродушно проворчал ему мой спутник – «Что это – тонкие и красные…» Дает официанту еще 500 евро (о, как меня душила жаба на это смотреть!!!) и говорит: «Ладно, эти оставь, но чтобы сейчас принес белые и вот такой толщины!». Официант опять метнулся и вскоре все, что просили, дымилось на столе. Конец этой истории тоже замечательный. Мы встаем уходить, а немец к нам с бумажкой. «Это что?» – спрашивает мой спутник. «Как что?» – отвечает немец – «счет!»
2004
Семейные истории
Наверное, у любого из нас есть такие детские воспоминания, которые почему-то отпечатываются в памяти, как будто освещенные какой-то вспышкой. Есть такие и у меня. Обычно они не предназначены для посторонних
Я десятилетний мальчик. Дедушка-академик решил устроить званый ужин, я уж не помню, по какому поводу. У него была большая квартира на Новослободской – там на доме сейчас мемориальная доска. Позвал собратьев-академиков и других равных ему людей. Надо сказать, что квартира у дедушки была богатая и красивая, с картинами, антикварной мебелью. Он вообще был знатоком живописи и известным коллекционером.
Накрыт стол, хрусталь, столовое серебро… А вместе с дедушкой проживал его младший сын, мой дядя. Он очень любил всякие там ножи, кортики, разные военные аксессуары, послевоенное детство оставило след. Ведь это сейчас – «эхо войны», а тогда это были просто «бытовые» предметы…
Его комната была смежной со столовой, их разделяла большая стеклянная двухстворчатая дверь. И вот дядя решил сделать из меня часового, доверить пост: поставил меня около этой двери, нарядил в тельняшку, опоясал офицерским ремнем, повесил кортик.
Дома у нас долго лежала учебная граната-лимонка – такая, с рифленой поверхностью. Дал мне дядя в руку эту гранату и сказал: «Ты часовой. Вот ты охраняешь эту дверь. Если эта дверь открывается, ты бросаешь туда гранату. Только смотри, чтобы у двери стекла не разбить».
Я до сих пор помню, как я стоял и думал: «Интересно, если я брошу гранату, о каких стеклах вообще может идти речь?!». Я-то ведь не знал, что она учебная. Маленький еще был. Какая может быть еще граната, если не настоящая?
И вот я стоял до тех пор, пока дедушка вдруг не решил показать своим гостям внука. Открыл он двери и… Нет, вы же понимаете – у меня приказ!!! Дедушку, конечно, жалко, но ПРИКАЗ!!! И на праздничный стол полетела граната. Можете себе представить эффект!!! За 20 послевоенных лет люди еще не успели забыть, что такое лимонка!
Сколько лет прошло, но почему-то именно этот эпизод память решила бережно сохранить…
1963
Моя мама второй раз вышла замуж в 50 лет. После этого счастливо прожила в браке еще 20 лет. Потом муж умер. Он был очень интересный человек с необычной судьбой. Выходец из дворянской семьи, будучи подростком, присоединился к Добровольческой армии, затем бегство из Крыма вместе с белыми, был эвакуирован в Югославию, где многие российские государственные институты были сохранены тамошним правительством и существовали еще несколько лет. Там был такой островок эмиграции: армия, кадетские корпуса, учебные заведения.
Так вот, Иван Васильевич (под таким именем я его знал) стал офицером и активно боролся против советской власти в белогвардейской организации и дослужился до начальника контрразведки Народно-Трудового Союза. Работал в Париже, после оккупации Франции начал сотрудничать с абвером, хотя пример многих русских дворян, которые шли под расстрел, но не соглашались воевать на стороне немцев, жег ему душу (читайте его автобиографическую повесть «В омуте истины»).
В начале войны Иван Васильевич был заброшен в Россию, но сдался в контрразведку и продолжал работу, уже служа СССР. После долгих жизненных перипетий в 1948 году вернулся обратно в Россию и работал в Союзе писателей. Знал очень много языков, был членом Союза писателей и жил еще очень долго. Он всегда мне говорил: «Знаешь, у меня был сын, но я, к сожалению, расстался с его матерью. Она сказала, что он умер в младенчестве, и никого у меня больше и не было. Сестра у меня уехала перед самой войной в Америку, и я очень давно всех потерял».