О себе и о других
Шрифт:
Мне же больше всего запомнился эффект верхнего слоя. Когда мы выдрали с корнем лопухи и бузину (ее запах с тех пор мне ненавистен напоминанием о войне и пожарище) и вскрыли первый пласт, перед нами обнажилась линия запертых замков. Жители, покидая Новгород в 1941 году, заперли свои дома с жалким скарбом, рассчитывая вернуться, а вернувшись, застали лишь заросшее бузиной пепелище.
На Торговой стороне были возобновлены раскопки Ярославова дворища, ставшего главным объектом экспедиционных забот. Раскопы были поручены Б. А. Колчину, Д. А. Авдусину и А. Ф. Медведеву. Именно здесь были воплощены в жизнь технические замыслы
Колчин: Валя Берестов! Принесите мне аршин!
Берестов: Несу, Борис Александрович! (подает метровую рейку).
Колчин: Что вы мне даете?! Мне нужен большой аршин!
Берестов несет двухметровую рейку.
Колчин: Валя! Неужели Вам непонятно, что мне нужен БОЛЬШОЙ ЧЕТЫРЕХМЕТРОВЫЙ НИВЕЛИРОВОЧНЫЙ АРШИН!
Технические новшества меньше всего коснулись Чудинцевского раскопа, что, по-видимому, и определило со стороны «чудинцевцев» реакцию некой неприемлемости этих новшеств, отразившуюся в экспедиционном фольклоре: «Бросайте со мной транспортер и насос, лопаты ж и здесь пригодятся»; «Потом пошли на Ярый двор, уж там маячил мухомор [так называлась шляпа Колчина с обрезанными полями. – В. Я.], товарищ Колчин со взглядом волчьим крутил дурацкий транспортер».
Софийская и Торговая стороны сообщались двумя способами. Существовали наведенный саперами в 1944 году деревянный мост с надписью на въезде «Езда по мосту шагом» и городской перевоз в виде полученного по репарациям финского пароходика «Экстра» постройки конца XIX века, который непрерывно бегал от одного берега к другому, перевозя за небольшую плату всех желающих. Экспедиционная песня 1947 года начиналась словами: «Раскинулся Волхов широко. По Волхову “Экстра” бежит. Как вспомнишь, вздохнешь ты глубоко, слеза на глаза набежит».
База экспедиции находилась в Детинце, а главный раскоп – на противоположном берегу Волхова. Запоминались связанные с постоянной нуждой в переправе эпизоды. Например, такой:
Колчин: Валя Берестов! Бегите на «Экстру» и с той же «Экстрой» возвращайтесь обратно!
Берестов: Бегу, Борис Александрович!
Колчин: Остановитесь! Вы же не спросили, зачем надо бежать на «Экстру»!
Боже, какие же мы были голодные! – и от молодости, и от эпохи, еще не отменившей продовольственных карточек.
Олеся Баташева вспоминает, как в довоенном детстве мама сажала ее маленькую к столу и говорила: «Кушай, Олесенька! Как животик достанет до стола, тогда кончай!» Естественная реакция коллектива слушателей – единогласный голодный стон.
Голодный разум рисовал аппетитные картины пищевых натюрмортов. Однажды надумали вспоминать стихи на заданную тему. Особой реакции не вызвал Державин с его шекснинской стерлядью, каймаком и плодами, смеющимися среди корзин… Объекты державинского гурманства нам ни о чем не говорили. Но пушкинское «Еще бокалов жажда просит залить
Вспоминается эпизод, прямо связанный с неистребимым аппетитом. Около Чудинцевского раскопа остановил повозку некий мужчина деревенского вида, поспрашивал, зачем это нам старые черепки, а потом обозначил настоящую цель своей остановки. На краю раскопа лежала груда валунов, вытащенных из-под фундамента разрушенного войной дома. «Мне бы эти булыжники для хозяйства!» – мечтательно произнес мужчина. Мерперт моментально отозвался обменять валуны на сало. Мужчина тут же согласился. Мы помогли ему загрузить телегу и продолжали свою работу, мечтательно улыбаясь. Больше мы ни этого мужчины, ни его лошади не видели.
Должен с полной ответственностью констатировать, что, еще не зная привычного нынешнему уху термина «берестяная грамота», мы уже в первый год послевоенных раскопок с трепетом развертывали раскопную бересту, мечтая увидеть на ней древние надписи. Артемий Владимирович любил цитировать сообщение Епифаниева «Жития Сергия Радонежского» о берестяных книгах и берестяных «хартиях», призывая нас быть особенно внимательными. Никто, правда, не предугадывал, что надписи будут процарапанными. Думали о возможности обнаружить лишь чудом сохранившиеся чернильные тексты. До звездного часа новгородской археологии оставалось еще четыре года!
Праздником, который всегда с тобой, были ежесубботние экскурсии Артемия Владимировича по Новгороду и окрестностям. Излюбленным его маршрутом был путь к Перыни по берегу Волхова: «Этим путем Садко ходил на Ильмень тешить гуслями морского царя!» До сих пор слова Арциховского звучат в ушах, когда случается бывать на песчаных берегах Волхова у Юрьева монастыря и за Перынью у берегов Прости.
Любимым нашим воскресным развлечением было ползать на животе в солнечный день по ильменским отмелям, собирая кремневые неолитические стрелки и черепки ямочно-гребенчатой керамики. К сожалению, с появлением еще одного бьефа на Волховской гидроэлектростанции эти отмели ушли под воду, а ильменская волна плещет теперь лишь в прибрежные кусты.
Заглушая привычный голод, в сезон 1947 года в экспедиции много пели, причем в основном тексты песен сочиняли сами. У нас не было собственного композитора, в отличие от Хорезмской экспедиции, где оригинальные мелодии творил Рюрик Садоков. Поэтому пели на популярные мотивы того времени («Раскинулось море широко», «Прощание славянки», песенка из радиопостановки «Пиквикский клуб»). Но поэтического таланта в Новгороде не был лишен не только ставший большим поэтом Валентин Дмитриевич Берестов, но и другие. Среди них признанным творцом песенных текстов был и Николай Яковлевич Мерперт.
Одним из памятных событий сезона стал приезд в Новгород Михаила Николаевича Тихомирова, который именно в Новгороде и в нашем кругу пожелал отметить 800-летний юбилей Москвы. Сохранилась фотография, на которой экспедиция запечатлена вместе с М. Н. на фоне испещренной пробоинами церкви Благовещения в Аркажах. Запомнились шутливые сетования Тихомирова по поводу его путешествия. Он приехал в сопровождении завхоза экспедиции Фомичева (получившего от М. Н. почетный титул «боярский дворник») в кузове машины с разным экспедиционным имуществом: «Меня, заслуженного человека, как-никак члена-корреспондента, положили на корявые кишки от насоса, а боярский дворник всю дорогу нежился на мешках с мукой!»