О сколько счастья, сколько муки… (Погадай на дальнюю дорогу, Сердце дикарки)
Шрифт:
– Я поначалу-то сам испугался! Все, думаю, голос у ней пропал, или липитировала мало накануне, или под скрипку привыкла, а под гитару не пойдет... Какое! Как взяла на «для тебя одного» наверх – мать моя честная! У меня аж в поджилки вдарило, сроду такого не слыхивал! Господа ошалели просто, тетя Настя, клянусь! Табуном к ней кинулись, Илья Григорьич Дашку от греха подальше утащил, так они за ним следом! Полна комната цветов дорогущих, конфет надарили – Дашка всем девкам раздала. Брильянты горстями!
– Да не горстями, не выдумывай, – урезонила его Дашка. Затем вдруг повернула
– Я. – Илья вошел, встал у окна.
Он еще и не сказал ничего, а Настя сразу перестала улыбаться. Илья не заметил, сделала ли она какой-то знак молодым или они сами сообразили, что лучше разойтись, но через минуту в комнате уже никого не было. Не оглядываясь, Илья ждал. Вот сейчас спросит: «Что с тобой?»
– Что с тобой? Прямо лица нет...
– Устал я что-то, Настя, – ответил он, глядя в залитое дождем окно. Молился про себя – Господи, удержи, Настька ни при чем... Но жена подошла, тронула за плечо... и Господь не удержал.
– Ну, чего тебе надо?! Почему не спишь?! Какого черта полна комната сопляков этих? Утро скоро, а им все неймется! И сколько разов тебе говорить – ложись, не жди меня! Дура ты, ей-богу, каких свет не родил!
Настя изумленно смотрела на него. Когда Илья, выругавшись и плюнув на пол, умолк, она отошла к кровати. Не поворачиваясь, сказала:
– Ну, дура так дура. Ты зато умный за двоих. Спать будешь ложиться или уходишь?
– Куда я пойду на ночь глядя? – огрызнулся он, но злость уже схлынула, и стало не по себе. С минуту Илья еще медлил, ожидая, что жена, может быть, заговорит с ним. Но Настя разделась, села на край постели, и стало ясно, что она вот-вот потушит лампу. Он дождался этого. И уже в темноте подошел, сел рядом, уткнулся в ее теплое плечо.
– Устал я, Настька... Прости меня.
Настя погладила его по голове. Погладила молча, но Илья заметил, как дрожит ее рука. Никогда еще он не чувствовал так остро свою вину перед ней.
– Ну, что ты молчишь? Ну, давай, ругай меня... Скажи: «Всю жизнь мне разломал...»
– Это чем ты себе голову забил? – помолчав, тихо спросила Настя. – Ну, что с тобой, Илья, господи? Не ладится что-нибудь? Дела не идут? Хоть бы мне сказал, не чужие ведь, слава богу...
Скажешь тут, как же... И захочешь – язык не повернется. Эх, морэ, плохи твои дела... Понимая, что надо бы встать, залезть под одеяло, утащить за собой Настьку, Илья не мог даже пошевелиться. И вздрогнул, когда Настя спокойным, будничным голосом спросила:
– Когда съежать думаешь?
– Куда съезжать? – От удивления Илья обрел дар речи.
– За табором следом. Они сейчас где-то под Ростовом быть должны, догоним… Завтра уж август, скоро захолодает. Всего месяца три докочевать осталось. Но уж лучше так, чем вовсе никак…
Илья молчал. Он бы много дал, чтобы заглянуть сейчас в Настькино лицо, понять – в самом деле она хочет ехать или же... Но голова, отяжелевшая, гудящая, не поднималась, хоть убей.
– Что тебе здесь не сидится? Поешь, с хором ездишь... Гости вон каждый день наезжают.
– Не ко мне же наезжают. К девкам – к Иринке, к Маргитке... Ну да, Толчанинов,
– Не говори так. Ты и сейчас лучше всех этих…
Настя молчала. Илья уже и не надеялся, что она вновь заговорит, когда услышал тихое:
– Спасибо тебе.
Он ничего не ответил. По-прежнему сидел, глядя в пол, силился проглотить ставший в горле ком.
– Здесь-то мы в гостях, Илья, а в таборе – дома. Я погостила, поглядела на своих всех, детей показала, чужих посмотрела – чего еще? Теперь я и в Смоленске зимой буду с вами в трактире выходить.
– А раньше боялась, – напомнил Илья.
– Да... Думала, меня пугаться будут. – Настя вымученно улыбнулась, прикоснувшись кончиками пальцев к шрамам на щеке. – А тут гляжу – ничего. И внимания никто особо не обращает. Поедем, как здесь дела закончим?
– Какие дела? – не понял Илья.
– Дашка вон, кажется, замуж собирается...
– Не отдам.
– Почему?
– А вот так и не отдам! – обозлился Илья. – Вон как она звездой сегодня светилась! На весь ресторан! А этот босяк Яшка кто?!
– Моего брата старший сын! – отрезала Настя. – Первый в хоре баритон, вторая гитара. На ногах стоит, весь Конный рынок его знает, а парню шестнадцати нет. Что тебе еще надо?
– Ну, не знаю, поглядим... – проворчал Илья. – Что-то он сватов засылать не торопится.
– Не торопится, потому что ты ему запретил. Дождешься, что Дашка с ним сбежит.
– Вот им обоим и тебе тоже! – Илья сложил сразу два кукиша, поднял глаза на жену, увидел, что она улыбается, и сердце немного отпустило.
Он встал, разделся, полез под одеяло. Минуту спустя Настя улеглась рядом, и Илья, закрыв глаза, прижался щекой к ее теплым волосам. Вполголоса пробормотал, сам не зная зачем:
– Сукин сын я у тебя.
– Ну, с ума сошел, ей-богу... Пьяный ты, что ли, Илья? Что с тобой сегодня? – Настя обняла его, снова погладила, как мальчишку, по голове. – Успокойся и спи, ради бога. Ты ведь и вправду устал, из-за Дашки беспокоился, что я – не вижу? Надо было мне с вами ехать, только вот Илона... Спи, спи, Илюша. Спи, завтра все пройдет.
Ничего она не знала... Приподнявшись, Илья хотел сказать жене еще что-то, но усталость навалилась чугуном, голова упала на подушку. Уже засыпая, он чувствовал ладонь Насти на своем плече. Чувствовал и не в силах был отстраниться.
– О-о-о, паскудник проклятый, гад, мерзавец, ненавижу, ненавижу, убью!!!
Маргитка плакала навзрыд, уткнувшись головой в подушку и изо всех сил молотя по ней кулаками. Рядом сидела Дашка, еще не снявшая своего белого платья. Уже четверть часа она слушала этот поток проклятий, не пытаясь вмешаться. Когда же Маргитка яростно швырнула подушку в открытое окно и по-собачьи завыла на одной ноте: «У-ы-ы-ы-ы...», Дашка протянула руку и тронула подругу за плечо. Маргитка подскочила как ошпаренная и заголосила: